Техника узнавания по свободно возникающим мыслям больного. — Непря­мое изображение. — Основное правило психоанализа. — Ассоциативный эксперимент. — Толко­вание снов. — Исполнение желаний во сне. — Работа сна. — Дефектные, симптомные и случайные поступки.— Возражения против психоанализа

Не всегда легко сказать правду, особенно когда приходится говорить возможно кратко. Сегодня я должен исправить одну неточность, которая вкралась в мою предыдущую лекцию. Я говорил вам, что, отказавшись от гипноза, я требовал от своих больных, чтобы они говорили мне все, что им приходит в голову, они ведь знают все как будто позабытое, и первая возникающая мысль, конечно, будет содержать искомое. При этом опыт показал мне, что действительно первая случайная мысль содержала как раз то, что было нужно, и представляла собой забытое продолжение рассказа. Но это, конечно, не всегда так бывает, я изложил это так только ради краткости. На самом деле это бывает так только в начале анализа, когда действитель­но появляется, при настойчивом требовании с моей стороны, именно то, что нужно. При дальнейшем упот­реблении этого метода всякий раз появляются мысли не те, которые нужны, так как они не подходят к случаю, и сами больные их отвергают. Дальше настаи­вать на своем требовании бесполезно. Таким образом, можно было сожалеть, что покинут гипноз.

В этот период растерянности и беспомощности я твердо держался одного предрассудка, научное обоснование ко­торого несколько лет спустя было дано моим другом С. G. Jung'oм в Цюрихе и его учениками. Я положительно утверждаю, что иногда очень полезно иметь предрас­судки. Так, я всегда был самого высокого мнения о строгой детерминации душевных процессов, а следова­тельно, и не мог верить тому, что возникающая у боль­ного мысль, при напряжении внимания с его стороны, была бы совершенно произвольна и не имела бы ника­кого отношения к искомому нами забытому представле­нию. Правда, возникающая у больного мысль не может быть идентична с забытым представлением — это впол­не объясняется душевным состоянием больного. В боль­ном во время лечения действуют две силы одна против другой: с одной стороны, его сознательное стремление вспомнить забытое, с другой стороны, знакомое нам сопротивление, которое препятствует вытесненному или его продуктам вернуться в сознание. Если это сопротив­ление равняется нулю или очень незначительно, то за­бытое без всякого искажения возникает в сознании; ес­ли же сопротивление значительно, то следует признать, что вытесненное искажается тем сильнее, чем сильнее направленное против него сопротивление. Та мысль, ко­торая возникает у больного, сама образуется так же, как симптом; это новый, искусственный, эфемерный заместитель вытесненного. Чем сильнее искажение под влиянием сопротивления, тем меньше сходства между возникающей мыслью — заместителем вытесненного и самим вытесненным. Тем не менее эта мысль должна иметь хоть какое-нибудь сходство с искомым в силу того, что она имеет то же происхождение, как и симп­том. Если сопротивление не слишком уже интенсивно, то по этой мысли можно узнать искомое. Случайная мысль должна относиться к вытесненной мысли как намек. По­добное отношение существует при передаче мыслей в непрямой речи.

Мы знаем в области нормальной душевной жизни слу­чай, когда аналогичное описанному положение дает по­добный же результат. Такой случай — это острота. Бла­годаря проблемам психоаналитической техники я был принужден заняться техникой построения острот. Я объ­ясню вам одну английскую остроту.

Это следующий анекдот¹⁰: двум не очень-то щепе­тильным дельцам удалось рядом очень смелых предпри­ятий создать себе большое состояние, после чего их стрем­ление было направлено к тому, чтобы войти в высшее общество. Среди прочего им казалось вполне целесооб­разным заказать свои портреты самому дорогому и зна­менитому художнику, появление произведений которо­го считалось событием. На большом вечере эти драго­ценные портреты были показаны впервые. Хозяева подвели весьма влиятельного критика и знатока искусства к стене, на которой висели оба портрета, рассчитывая услышать от него мнение, полное одобрения и удивления. Критик долго смотрел на портреты, потом показал головой, как будто ему чего-то не хватает, и спросил только, указы­вая на свободное место между двумя портретами: «And where is the Saviour?» Я вижу, вы смеетесь этой пре­красной остроте, построение которой мы постараемся теперь понять. Мы догадываемся, что знаток искусства хотел сказать: вы — пара разбойников, подобно тем, среди которых был распят на кресте Спаситель. Но он этого не говорит, а вместо этого говорит другое, что сначала кажется совершенно не подходящим и не отно­сящимся к случаю, хотя мы тотчас же узнаем в его словах намек на то неодобрительное мнение, которое ему хотелось бы высказать. Этот намек представляет со­бой настоящего заместителя того мнения, которое он хотел бы высказать. Конечно, трудно надеяться найти при остротах все те отношения, которые мы предпола­гаем при происхождении случайных мыслей, но мы хо­тим только указать на идентичность мотивировки ост­роты и случайной мысли. Почему наш критик не гово­рит двум разбойникам прямо то, что он хочет сказать? Потому что наряду с его желанием сказать это прямо у него есть весьма основательные мотивы против этого. Небезопасно оскорблять людей, у которых находишься в гостях и которые располагают здоровыми кулаками многочисленной дворни. Легко можно испытать судьбу, подобную той, о которой я говорил в предыдущей лек­ции, приводя аналогию вытеснению. Поэтому критик высказывает свое неодобрительное мнение не прямо, а в искаженном виде, как «намек с пропуском». Эта же самая констелляция служит, по нашему мнению, при­чиной того, что пациент вместо забытого искомого про­дуцирует более или менее искаженного заместителя.

Вполне целесообразно называть группу представле­ний, связанных одним аффектом, «комплексом», по при­меру Цюрихской школы (Bleuler, Jung и др.). Итак, мы видим, что, исходя в наших поисках комплекса от той последней мысли, которую высказывает наш больной, мы можем надеяться найти искомый комплекс, если больной дает в наше распоряжение достаточное количе­ство своих мыслей. Поэтому мы предоставляем больно­му говорить все, что он хочет, и твердо придерживаем­ся того предположения, что ему может прийти в голову только то, что, хотя и не прямо, зависит от искомого комплекса. Если вам этот путь отыскания кажется слишком сложным, то я могу вас по крайней мере уверить, что это — единственно возможный путь.

При выполнении вашей задачи вам часто мешает то обстоятельство, что больной иногда замолкает, замина­ется и начинает утверждать, что он не знает, что ска­зать, что ему вообще ничего не приходит на ум. Если бы это было действительно так и больной был прав, то наш метод опять оказался бы недостаточным. Однако более тонкое наблюдение показывает, что подобного отказа со стороны мыслей никогда и не бывает на самом деле. Все это объясняется только тем, что больной удерживает или устраняет пришедшую ему в голову мысль под влиянием сопротивления, которое при этом маскируется в различ­ные критические суждения о ценности мысли. Мы защи­щаемся от этого, предсказывая больному возможность подобного случая и требуя от него, чтобы он не крити­ковал своих мыслей.
Он должен все говорить, совершен­но отказавшись от подобной критической выборки, все, что приходит ему в голову, даже если он считает это неправильным, не относящимся к делу, бессмысленным, и особенно в том случае, если ему неприятно занимать свое мышление подобной мыслью. Следуя этому прави­лу, мы обеспечиваем себя материалом, который наведет нас на след вытесненных комплексов.

Этот материал из мыслей, которые больной не ценит и отбрасывает от себя, если он находится под влиянием сопротивления, а не врача, представляет собой для пси­хоаналитика руду, из которой он с помощью простого искусства толкования может извлечь драгоценный ме­талл. Если вы хотите получить от больного быстрое пред­варительное сведение о его комплексах, не входя еще в их взаимоотношения, вы можете воспользоваться для этого ассоциативным экспериментом в том виде, как он выработан Jung'oм¹¹ и его учениками. Этот метод да­ет психоаналитикам столько же, сколько качественный анализ химику; при лечении невротиков мы можем обой­тись без него, но он необходим для объективной демон­страции комплексов, а также при исследовании психо­зов, том исследовании, которое с большим успехом на­чато Цюрихской школой.

Обработка мыслей, которые возникают у больного, если он исполняет основное правило психоанализа, не представляет собой единственного нашего технического средства для исследования бессознательного. Этой же це­ли служат два других мероприятия: толкование снов больного и пользование его дефектными поступками (промахами).

Должен вам сознаться, мои уважаемые слушатели, что я долго сомневался, не должен ли я лучше вместо этого сжатого обзора всей области психоанализа дать вам подробное изложение снотолкования¹². Субъектив­ный и, сказалось бы, второстепенный мотив удержал меня от этого. Мне казалось почти неприличным высту­пать в этой стране, посвящающей свои силы практиче­ским целям снотолкователей, прежде чем вы узнаете, какое значение может иметь это устарелое и осмеянное искусство. Снотолкование есть via Regia к познанию бес­сознательного, самое верное основание психоанализа и та область, в которой всякий работник должен полу­чить свою убежденность и свое образование. Когда меня спрашивают, как можно сделаться психоаналитиком, я всегда отвечаю: с помощью изучения своих собствен­ных снов. С верным тактом все противники психоанали­за избегали до сих пор оценки снотолкования или отде­лывались от этого вопроса несколькими незначитель­ными сомнениями. Если же вы, наоборот, в состоянии подробно заняться проблемами сновидений, то те ново­сти, с которыми вы встретитесь при психоанализе, не будут представлять для вас никаких затруднений.

Не забывайте того, что наши ночные продукции сно­видений представляют собой, с одной стороны, самое большое внешнее сходство и внутреннее сродство с сим­птомами душевной болезни, с другой стороны, вполне совместимы с нашей здоровой бодрственной жизнью. Нет ничего абсурдного в том утверждении, что тот, кто не понимает снов, т. е. нормальных галлюцинаций, бре­довых идей и изменений характера, а только им удив­ляется, тот не может иметь ни малейшей претензии по­нимать ненормальные проявления болезненных душев­ных состояний иначе, как на уровень публики. К этой публике вы спокойно можете теперь причислить почти всех психиатров. Последуйте теперь за мной в быстром поверхностном обзоре проблем сновидений.

Обыкновенно, просыпаясь, мы так же свысока от­носимся к нашим сновидениям, как больной к своим случайным мыслям, нужным для психоаналитика. Мы отстраняем от себя наши сновидения, забывая их обык­новенно быстро и совершенно. Наша низкая оценка снов зависит от странного характера даже тех снови­дений, которые не бессмысленны и не запутаны, а также от явной абсурдности и бессмысленности ос­тальных. Наше отвращение зависит от иногда необузданных бесстыдных и безнравственных стремлений, ко­торые проявляются в некоторых сновидениях. В древ­ности, как известно, к снам не относились с таким презрением. Низшие слои нашего населения и теперь еще не позволяют совратить себя с истинного пути в отношении толкования сновидений и ожидают от снов, как и древние, раскрытия будущего.

Должен признаться, что я не имею ни малейшей по­требности в мистических предпосылках для пополнения пробелов в наших современных заданиях, и потому я не мог найти ничего такого, что могло бы подтвердить про­роческое значение снов. Относительно сновидений можно сказать много другого, также достаточно удивительного.

Прежде всего не все сновидения так уж чужды нам, непонятны и запутаны. Если вы займетесь сновидения­ми маленьких детей, начиная с полутора лет, то вы убедитесь, что они просто и легко поддаются объясне­нию. Маленький ребенок всегда видит во сне исполне­ние желаний, которые возникли накануне днем и не нашли себе удовлетворения. Детские сны не нуждаются ни в каком толковании, чтобы найти их простое объяс­нение, нужно только осведомиться о переживаниях ре­бенка в день перед сновидением (Traumtag). Конечно, самым удовлетворительным разрешением проблемы снов было бы такое же положение относительно сновидений взрослых, если бы их сны не отличались от снов детей и представляли бы собой исполнение тех желаний, ко­торые возникли в течение последнего дня. Но и на са­мом деле это так; затруднения, препятствующие такому толкованию, могут быть устранены постепенно, шаг за шагом, при глубоко идущем анализе.

Первое и самое важное сомнение заключается в том, что сновидения взрослых обычно непонятны по своему содержанию, причем меньше всего содержание сна ука­зывает на исполнение желаний. Ответ на это сомнение таков: сновидения потерпели искажение; психический процесс, лежащий в их основе, должен был бы полу­чить совсем другое словесное выражение. Вы должны яв­ное содержание сна, которое вы туманно вспоминаете утром и с трудом, на первый взгляд произвольно, ста­раетесь выразить в словах, различать от скрытых мыслей сновидения, которые существуют в области психологи­ческого бессознательного. Это искажение сновидений есть тот же самый процесс, с которым вы познакомились при исследовании образования истерических симптомов. Он указывает на то, что при образовании снов имеет место та же борьба душевных сил, как и при образова­нии симптомов. Явное содержание сновидений есть ис­каженный заместитель бессознательных мыслей, и это самое искажение есть дело обороняющих сил «я», т. е. тех сопротивлений, которые в бодрственном состоянии во­обще не допускают вытесненные желания бессознатель­ного в область сознания. Во время же ослабления созна­ния в сонном состоянии эти сопротивления все-таки на­столько сильны, что обусловливают замаскирование бессознательных мыслей. Видящий сон благодаря этому так же мало узнает его смысл, как истеричный — взаи­моотношение и значение своих симптомов.

Убедиться в том факте, что скрытые мысли сновиде­ний действительно существуют и что между ними и яв­ным содержанием сновидения существуют описанные со­отношения, вы можете при анализе снов, техника ко­торого совпадает с психоанализом. Вы совершенно устраняетесь от кажущейся связи элементов в явном сно­видении и собираете воедино случайные мысли, кото­рые получаются при свободном ассоциировании на каждый из элементов сновидения, соблюдая при этом основное правило психоанализа. Из этого материала вы узнаете скрытые мысли совершенно так же, как из мыслей боль­ного, касающихся его симптомов и воспоминаний, вы узнаете его скрытые комплексы. По найденным таким путем скрытым мыслям вы прямо без дальнейшего рас­суждения увидите, насколько справедливо рассматри­вать сны взрослых так же, как детские сновидения. То, что после анализа занимает место явного содержания сна в качестве действительного смысла сновидения, со­вершенно понятно и относится к впечатлениям послед­него дня, являясь исполнением неудовлетворенных же­ланий. Явное содержание сна, которое вы вспоминаете при пробуждении, вы можете определить как замаски­рованное исполнение вытесненных желаний.

Вы можете своего рода синтетической работой загля­нуть теперь в тот процесс, который приводит к искаже­нию бессознательных скрытых мыслей в явное содержа­ние. Мы называем этот процесс работой сна. Эта послед­няя заслуживает нашего полнейшего интереса, потому что по ней так, как нигде, мы можем видеть, какие непредвиденные психические процессы имеют место в области бессознательного, или, говоря точнее, в обла­сти между двумя отдельными психическими система­ми — сознательного и бессознательного. Среди этих вновь познанных психических процессов особенно выделяют­ся процессы сгущения и смещения. Работа сна есть част­ный случай воздействия различных психических груп­пировок одной на другую, другими словами — частный случай результата расщепления психики. Работа сна пред­ставляется во всем существенном идентичной с той ра­ботой искажения, которая превращает вытесненные комплексы при неудачном вытеснении в симптомы.

Кроме того, при анализе сновидений, лучше всего своих собственных, вы с удивлением узнаете о той нео­жиданно большой роли, которую играют при развитии человека впечатления и переживания ранних детских лет. В мире сновидений ребенок продолжает свое существо­вание во взрослом человеке с сохранением всех своих особенностей и своих желаний, даже и тех, которые сде­лались в позднейший период совершенно негодными. С неоспоримым могуществом возникает перед нами кар­тина того, какие моменты развития, какие вытеснения, сублимации и реактивные явления делают из совершен­но иначе конструированного ребенка так называемого взрослого человека, носителя, а отчасти и жертву с тру­дом достигнутой культуры.

Я хочу также обратить ваше внимание и на то, что при анализе снов мы нашли, что бессознательное поль­зуется, особенно для изображения сексуальных комп­лексов, определенной символикой, которая частью ин­дивидуально различна, частью же вполне типична, и которая, по-видимому, совпадает с той символистикой, которой пользуются наши мифы и сказки. Нет ничего невозможного в том, что эти поэтические создания на­родов могут быть объяснены с помощью снов. Наконец, я должен вас предупредить, чтобы вы не смущались тем возражением, что существование странных снов противоречит нашему пониманию сна как изображающего ис­полнение наших желаний. Кроме того, что и эти сны нуждаются в толковании, прежде чем судить о них, должно сказать в общей форме, что боязнь не так уже просто зависит от самого содержания сновидения, как это можно подумать, не обращая должного внимания и не зная ус­ловий неврозной боязни.

Боязнь есть одна из реакций отстранения нашим «я» могущественных вытесненных же­ланий, а потому легко объяснима и во сне, если сон слишком явно изображает вытесненные желания.

Вы видите, что снотолкование оправдывается уже тем, что дает нам данные о трудно познаваемых ве­щах. Но мы дошли до снотолкования во время психо­аналитического лечения невротиков. Из всего сказан­ного вы легко можете понять, каким образом снотол­кование, если оно не очень затруднено сопротивлениями больного, может привести к знакомству со скрытыми и вытесненными желаниями больных и с ведущими от них свое начало комплексами.

Я могу перейти теперь к третьей группе душевных явлений, изучение которых также представляет собой техническое средство психоанализа.

Это — неловкие поступки как душевноздоровых, так и нервных людей. Обыкновенно таким мелочам не при­писывается никакого значения. Сюда относится, напри­мер, забывание того, что можно было бы знать, именно когда дело идет о хорошо знакомом (например, времен­ное исчезновение из памяти собственных имен); оговор­ки в речи, что с нами самими очень часто случается, аналогичные описки очитки, неудачное исполнение ка­кого-либо намерения, потеря и ломка вещей — все та­кие факты, относительно которых обычно не ищут пси­хологической детерминации и которые остаются без вни­мания как случайности, как результат рассеянности, невнимательности и т. п. Сюда же относятся жесты и поступки, которых не замечает совершающий их. Нечего говорить о том, что этим явлениям не придается реши­тельно никакой ценности, как, например, верчению ка­ких-нибудь предметов, бормотанию мелодий, особым дви­жениям. Эти пустяки, недочеты или симптомные, или случайные поступки вовсе не лишены того значения, в котором им отказывают в силу какого-то молчаливого соглашения. Они всегда полны смысла и легко могут быть истолкованы тем положением, в котором находит­ся их автор, и их анализ приводит к тому выводу, что эти явления выражают собой импульсы и намерения, которые отстранены и должны быть скрыты от собст­венного сознания, или они прямо-таки принадлежат тем вытесненным желаниям и комплексам, с которыми мы уже познакомились как с причиной симптомов и пру­жиной сновидений. Различные недочеты повседневной жизни заслуживают, следовательно, такой же оценки, как симптомы, и их изучение может привести, как и изучение сновидений, к раскрытию вытесненного. С их помощью человек выдает обыкновенно свои самые ин­тимные тайны. Если они особенно легко и часто наблю­даются даже у здоровых, которым вытеснение бессозна­тельных стремлений в общем хорошо удается, то этим они обязаны своей мелочности и незначительности. Од­нако они заслуживают большого теоретического интере­са, так как доказывают существование вытеснения и об­разования заместителей даже во время здоровья.

Вы уже замечаете, что психоаналитик отличается особо строгой уверенностью в детерминации душевной жизни. Для него в психической жизни нет ничего мелкого, произвольного и случайного, он ожидает повсюду встретить достаточную мотивировку, где обыкновенно таких тре­бований не предъявляется. Более того, он приготовлен к многоразличной мотивировке одного и того же душев­ного факта, в то время как наша потребность в причин­ности, считающаяся прирожденной, удовлетворяется од-ной-единственной психической причиной.

Припомним, какие же средства раскрытия забыто­го, скрытого, вытесненного есть в нашем распоряже­нии. Изучение случайных мыслей больного, возника­ющих при свободном ассоциировании, изучение снови­дений и изучение дефективных и симтомных поступков. Присоедините сюда же и пользование другими явле­ниями, возникающими при психоаналитическом лечении, о которых я скажу вам позднее несколько слов, обобщая их под именем «переноса». Таким образом, вы придете вместе со мной к тому заключению, что наша техника уже достаточно богата, чтобы разрешить поставленную задачу, чтобы привести в сознание па­тогенный психический материал и таким образом уст­ранить страдания, вызванные образованием симпто­мов-заместителей. То обстоятельство, что во время наших терапевтических стараний мы обогащаем и углубляем наше знание душевной жизни нормального и больно­го человека, следует, конечно, оценивать как особо привлекательную и выигрышную сторону работы.

Я не знаю, сложилось ли у нас впечатление, что тех­ника, с арсеналом которой вы только что познакоми­лись, особенно трудна. По моему мнению, она вполне соответствует тому предмету, для исследования которого она предназначена. Во всяком случае, эта техника не по­нятна сама по себе, но должна быть изучена как гистоло­гическая или как хирургическая. Вы, вероятно, удиви­тесь, что мы в Европе слышали множество мнений о пси­хоанализе от лиц, которые этой техники совершенно не знают и ее не применяют, а между тем требуют от нас, как бы в насмешку, что мы должны доказать им справед­ливость наших результатов. Среди этих противников, ко­нечно, есть люди, которым научное мышление вообще не чуждо, которые не отвергли бы результата микроско­пического исследования только потому, что в нем нельзя удостовериться простым глазом, а стали бы сами иссле­довать микроскопически. В деле же признания психоана­лиза обстоятельства чрезвычайно неблагоприятны. Пси­хоанализ стремится к тому, чтобы привести вытесненный из сознания материал в сознание, между тем всякий су­дящий о психоанализе — сам по себе человек, у которого также существуют вытеснения и который, может быть, с трудом достиг такого вытеснения. Следовательно, психо­анализ должен вызывать у этих лиц то же самое сопро­тивление, которое возникает и у больного. Это сопротив­ление очень легко маскируется как отклонение разумом и служит причиной таких доказательств, которые мы ус­траняем у наших больных, требуя соблюдения основного правила психоанализа. Как у наших больных, так и у наших противников мы часто можем констатировать оче­видное влияние эффективности в смысле понижения спо­собности суждения. Самомнение сознания, которое так низко ценит сновидение, относится к одному из самых сильных защитных приспособлений, которые у нас существуют против прорыва бессознательных комплексов, и потому-то так трудно привести людей к убеждению в реальности бессознательного и научить их тому новому, что противоречит их сознательному знанию.