З. Фрейд. О психоанализе. Пять лекций. Лекция 1: Psychology OnLine.Net

З. Фрейд. О психоанализе. Пять лекций. Лекция 1

З. Фрейд. О психоанализе. Пять лекций. Лекция 1
Добавлено
6.11.2008 (Правка )

О возникновении и развитии психоанализа.— Истерия.— Случай Br. Breuer'a.— «Talking сure».— Происхождение симптомов от психических травм.— Симптомы как символы воспоминаний.— Фиксация на травмах.— Отреагирование аффектов.— Истерическая конверсия. — Раздвоение психики. — Гипноидные состояния


Я смущен и чувствую себя необычно, выступая в каче­стве лектора перед жаждущими знания обитателями Но­вого света. Я уверен, что обязан этой честью только тому, что мое имя соединяется с вопросом о психоана­лизе, и потому я намерен говорить с вами о психоана­лизе. Я попытаюсь дать вам в возможно кратких словах исторический обзор возникновения и дальнейшего раз­вития этого нового метода исследования и лечения.

Если создание психоанализа является заслугой, то это не моя заслуга. Я не принимал участия в первых начинаниях. Когда другой венский врач Dr. Josef Breuer1 в пер­вый раз применил этот метод над одной истерической девушкой (1880—1882), я был студентом и держал свои последние экзамены. Этой-то историей болезни и ее лече­нием мы и займемся прежде всего. Вы найдете ее в под­робном изложении в «Studien uber Hysterie»2, опубликованных впоследствии Вгеиег'ом совместно со мной.

Еще только одно замечание. Я узнал не без чувства удовлетворения, что большинство моих слушателей не принадлежат к врачебному сословию. Не думаю, что для понимания моих лекций необходимо специальное вра­чебное образование. Некоторое время мы пойдем во вся­ком случае вместе с врачами, но вскоре мы их оставим и последуем за Dr. Вгеиег'ом по совершенно своеобраз­ному пути.

Пациентка Dr. Breuer'a, девушка 21 года, очень ода­ренная, обнаружила в течение ее двухлетней болезни целый ряд телесных и душевных расстройств, на кото­рые приходилось смотреть очень серьезно. У нее был спастический паралич обеих правых конечностей с от­сутствием чувствительности, одно время — такое же по­ражение и левых конечностей, расстройства движений глаз и различные недочеты зрения, затруднения в де­ржании головы, сильный нервный кашель, отвращение к приему пищи; в течение нескольких недель она не могла ничего пить, несмотря на мучительную жажду; недостаток речи, дошедший до того, что она утратила способность говорить на своем родном языке и пони­мать его; наконец, состояния спутанности, бреда, из­менения всей ее личности, на которые мы позже долж­ны будем обратить наше внимание.

Когда вы слышите о такой болезни, то вы, и не будучи врачами, склонны думать, что дело идет о тяже­лом заболевании, вероятно, мозга, которое подает мало надежды на выздоровление и должно скоро привести к гибели больной. Но врачи вам могут объяснить, что для одного ряда случаев с такими тяжелыми явлениями пра­вильнее будет другой гораздо более благоприятный взгляд. Когда подобная картина болезни наблюдается у моло­дой особы женского пола, у которой важные для жизни внутренние органы (сердце, почки) оказываются при объективном исследовании нормальными, но которая испытала тяжелые душевные потрясения, притом если отдельные симптомы изменяются в своих тонких дета­лях не так, как мы ожидаем, тогда врачи считают такой случай не слишком тяжелым. Они утверждают, что в таком случае дело идет не об органическом страдании мозга, но о том загадочном состоянии, которое со вре­мен греческой медицины носит название истерии и ко­торое может симулировать целый ряд картин тяжелого заболевания. Тогда врачи считают, что жизни не угро­жает опасность и полное восстановление здоровья явля­ется весьма вероятным. Различение такой истерии от тя­желого органического страдания не всегда легко. Но нам незачем знать, как ведется подобный дифференциаль­ный диагноз; с нас достаточно удостоверения, что слу­чай Breuer'a таков, что ни один сведущий врач не ошиб­ся бы в диагнозе. Здесь мы можем добавить из истории болезни, что пациентка заболела во время ухода за сво­им горячо любимым отцом, который и умер, но уже после того, как она, вследствие собственного заболева­ния, должна была оставить уход за отцом.

До этого момента нам было выгодно идти вместе с врачами, но скоро мы уйдем от них. Дело в том, что вы не должны ожидать, что надежды больного на врачебную помощь сильно повышаются от того, что вместо тяжело­го органического страдания ставится диагноз истерии. Против тяжких заболеваний мозга врачебное искусство в боль­шинстве случаев бессильно, но и с истерией врач тоже не знает, что делать. Когда и как осуществится полное на­дежд предсказание врача, — это приходится всецело пре­доставить благодетельной природе3.

Диагностика истерии, следовательно, для больного мало изменяет дело; напротив, для врача дело принимает совсем другой оборот. Мы можем наблюдать, что с истеричным больным врач ведет себя совсем не так, как с органическим больным. Он не выказывает пер­вому того участия, как последнему, так как страда­ние истеричного далеко не так серьезно, а между тем сам больной, по-видимому, претендует на то, чтобы его страдание считалось столь же серьезным. Но тут есть и еще одно обстоятельство. Врач, познавший во время своего учения много такого, что остается неиз­вестным публике, может составить себе представле­ние о причинах болезни и о болезненных изменениях, например, при апоплексии или при опухолях мозга — представление до известной степени удовлетворитель­ное, так как оно позволяет ему понять некоторые де­тали в картине болезни. Относительно понимания де­талей истерических явлений врач остается без всякой помощи, ему не помогают ни его знания, ни его анатомо-физиологическое и патологическое образование. Он не может понять истерию, он стоит пред ней с тем же непониманием, как и публика. А это всякому неприятно, кто дорожит своим знанием. Поэтому-то истеричные не вызывают к себе симпатии; врач рас­сматривает их как лиц, преступающих законы его на­уки, как правоверные рассматривают еретиков; он приписывает им всевозможное зло, обвиняет их в пре­увеличениях и намеренных обманах, в симуляции, и он наказывает их, не проявляя к ним никакого инте­реса.

Этого упрека Dr. Breuer не заслужил у своей пациен­тки; он отнесся к ней с симпатией и большим интере­сом, хотя и не знал сначала, как ей помочь. Может быть, она сама помогла ему в этом деле благодаря сво­им выдающимся духовным и душевным качествам, о которых Breuer говорит в истории болезни. Наблюдения Breuer'a, в которые он вкладывал столько любви, ука­зали ему вскоре тот путь, следуя которому можно было подать первую помощь.

Было замечено, что больная во время своих состоя­ний психической спутанности бормотала какие-то слова. Эти слова производили впечатление, как будто они от­носятся к каким-то мыслям, занимающим ее ум. Врач просил запомнить эти слова, затем поверг ее в состоя­ние своего рода гипноза и повторил ей снова эти слова, чтобы побудить ее высказать еще что-нибудь на эту те­му. Больная пошла на это и воспроизвела перед врачом то содержание психики, которое владело ею во время состояний спутанности и к которому относились упо­мянутые отдельные слова. Это были глубоко печальные, иногда поэтически прекрасные фантазии, сны наяву, которые обычно начинались с описания положения девушки у постели больного отца.

Рассказавши ряд таких фантазий, больная как бы ос­вобождалась и возвращалась к нормальной душевной жизни. Такое хорошее состояние держалось в течение многих часов, но на другой день сменялось новым приступом спутанности, который в свою очередь прекращался точ­но таким же образом после высказывания вновь образо­ванных фантазий. Нельзя было отделаться от впечатле­ния, что те изменения психики, которые проявлялись в состоянии спутанности, были результатом раздражения, исходящего от этих в высшей степени аффективных фан­тазий. Сама больная, которая в этот период болезни уди­вительным образом говорила и понимала только по-ан­глийски, дала этому новому способу лечения имя «talking сиге» — лечение разговором или называла это лечение в шутку «chimney sweeping» — трубочистом.

Вскоре как бы случайно оказалось, что с помощью такой очистки души можно достичь большего, чем вре­менное устранение постоянно возвращающихся расстройств сознания. Если больная с выражением аффекта вспоми­нала в гипнозе, в какой связи и по какому поводу из­вестные симптомы появились впервые, то удавалось со­вершенно устранить эти симптомы болезни. Летом, во время большой жары, больная сильно страдала от жаж­ды, так как без всякой понятной причины она с изве­стного времени вдруг перестала пить воду. Она брала стакан с водой в руку, но как только касалась к нему губами, тотчас же отстраняла его, как страдающая во­добоязнью. При этом несколько секунд она находилась, очевидно, в состоянии спутанности. Больная утоляла свою мучительную жажду только фруктами. Когда же прошло около 6 недель со дня появления этого симптома, она стала рассказывать в аутогипнозе о своей компаньонке, англичанке, которую она не любила. Рассказ свой боль­ная вела со всеми признаками отвращения. Она расска­зывала о том, как однажды вошла в комнату этой анг­личанки и увидела, что ее отвратительная маленькая собачка пила воду из стакана. Она тогда ничего не сказала, не желая быть невежливой. После того как в суме­речном состоянии больная энергично высказала свое от­вращение, она потребовала пить, пила без всякой за­держки много воды и проснулась со стаканом у рта. Это болезненное явление с тех пор пропало совершенно4.

Позвольте вас задержать на этом факте. Никто еще не устранял истерических симптомов подобным образом и никто не проникал так глубоко в понимание причин.

Это должно было бы стать богатым последствиями открытием, если бы опыт подтвердил, что и другие сим­птомы у этой больной, пожалуй, даже большинство сим­птомов, произошли таким же образом и также могут быть устранены. Breuer не пожалел труда на то, чтобы убедиться в этом, и стал планомерно исследовать пато­генез других более тяжелых симптомов страдания.

Это действительно оказалось так; почти все симпто­мы образовались как остатки, как осадки, если хотите, аффективных переживаний, которые мы впоследствии стали называть «психическими травмами». Особенность этих симптомов объяснялась их отношением к причин­ным травматическим сценам. Эти симптомы были, как говорится, на специальном языке, детерминированы из­вестными сценами, они представляли собой остатки вос­поминания об этих сценах. Поэтому уже не приходилось больше описывать эти симптомы как произвольные и загадочные произведения невроза. Следует только упо­мянуть об одном уклонении от ожиданий.

Не всегда одно какое-либо переживание оставляло за собой известный симптом, но большей частью много­численные, часто весьма похожие, повторные травмы производили такое действие. Вся такая цепь патогенных воспоминаний должна была быть восстановлена в памя­ти в хронологической последовательности и притом в обратном порядке: последняя травма сначала и первая в конце, причем невозможно было перескочить через по­следующие травмы прямо к первой, часто наиболее дей­ствительной.

Вы, конечно, захотите услышать от меня другие при­меры детерминации истерических симптомов, кроме от­вращения к воде вследствие отвращения, испытанного при виде пьющей из стакана собаки. Однако я должен, придерживаясь программы, ограничиться очень немно­гими примерами. Так, Breuer рассказывает, что расстройства зрения его больной могли быть сведены к следующим поводам, а именно: «Больная со слезами на глазах, си­дя у постели больного отца, вдруг услышала вопрос отца: «Сколько времени?»; она видела циферблат неяс­но, напрягала свое зрение, подносила часы близко к глазам, отчего, циферблат казался очень большим (макропсия и strabismus conv.); или она напрягалась пода­вить слезы, чтобы больной отец не видел, что она пла­чет»5. Все патогенные впечатления относятся еще к тому времени, когда она принимала участие в уходе за боль­ным отцом. «Однажды она проснулась ночью в большом страхе за своего сильно лихорадящего отца и в большом напряжении, так как из Вены ожидали хирурга для опе­рации. Мать на некоторое время ушла, и Анна сидела у постели больного, положив правую руку на спинку стула. Она впала в состояние грез наяву и увидела, как со стены ползла к больному черная змея с намерением его укусить. (Весьма вероятно, что на лугу, сзади дома дей­ствительно водились змеи, которых девушка боялась и которые теперь послужили материалом для галлюцина­ций.) Она хотела отогнать животное, но была как бы парализована; правая рука; которая висела на спинке стула, онемела, потеряла чувствительность и стала паретичной. Когда она взглянула на эту руку, пальцы об­ратились в маленьких змей: с мертвыми головами (ног­ти). Вероятно, она делала попытки прогнать парализо­ванной правой рукой змею, и благодаря этому анестезия и паралич ассоциировались с галлюцинацией змеи. Ког­да эта последняя исчезла и больная захотела, все еще в большом страхе, молиться, у нее не было слов, она не могла молиться ни на одном из известных ей языков, пока ей не пришел в голову английский детский стих, и она смогла на этом языке думать и молиться»6. С вос­поминанием этой сцены в гипнозе исчез спастический паралич правой руки, существовавший с начала болез­ни, и лечение было окончено.

Когда через несколько лет я стал практиковать Вreuer'овский метод исследования и лечения над своими больными, я сделал наблюдения, которые совер­шенно совпадали с его опытом.

У одной 40-летней дамы был тик, а именно особый щелкающий звук, который она производила при вся­ком возбуждении, а также и без видимого повода. Этот тик вел свое происхождение от двух переживаний, об­щим моментом для которых было решение больной те­перь не производить никакого шума. Несмотря на это решение, как бы из противоречия, этот звук нарушил тишину один раз, когда она увидела, наконец, что ее больной сын с трудом заснул, и сказала себе, что те­перь она должна сидеть совершенно тихо, чтобы не разбудить его, и другой раз, когда во время поездки с ее двумя детьми в грозу лошади испугались и она ста­ралась избегать всякого шума, чтобы не пугать лоша­дей еще больше7. Я привожу этот пример вместо мно­гих других, которые опубликованы в «Studien uber Hysterie»8.

Если вы разрешите мне обобщение, которое неиз­бежно при таком кратком изложении, то мы можем все, что узнали до сих пор, выразить в формуле: наши истеричные больные страдают воспоминаниями. Их сим­птомы являются остатками и символами воспоминаний — об известных (травматических) переживаниях. Сравне­ние с другими символами воспоминаний в других об­ластях, пожалуй, позволит нам глубже проникнуть в эту символистику. Ведь памятники и монументы, кото­рыми мы украшаем наши города, представляют собой такие же символы воспоминаний. Когда вы гуляете по Лондону, то вы можете видеть невдалеке от одного из громадных вокзалов богато изукрашенную колонну в готическом стиле, Charing Cross. Один из древних ко­ролей Плантагенетов в XIII ст., когда препровождал тело своей любимой королевы Элеоноры в Вестмин­стер, воздвигал готический крест на каждой из остано­вок, где опускали на землю гроб, и Charing Cross пред­ставляет собой последний из тех памятников, которые должны были сохранить воспоминание об этом печаль­ном шествии9. В другом месте города, недалеко от London-Bridge, вы видите более современную, ввысь уходя­щую колонну, которую коротко называют монумент (The Monument). Она должна служить напоминанием о великом пожаре, который в 1666 г. уничтожил боль­шую часть города, начавшись недалеко от того места, где стоит этот монумент. Эти памятники служат симво­лами воспоминаний, как истерические симптомы; в этом отношении сравнение вполне законно. Но что вы ска­жете о таком лондонском жителе, который и теперь бы стоял со страданием перед памятником погребения ко­ролевы Элеоноры вместо того, чтобы бежать по своим делам согласно с той спешкой, которая требуется со­временными условиями работы, или вместо того, что­бы наслаждаться у своей собственной юной и прекрас­ной королевы сердца? Или о другом, который перед монументом будет оплакивать пожар своего любимого родного города, который с тех пор давно уже выстроен вновь в еще более блестящем виде. Подобно этим двум непрактичным лондонцам ведут себя все истеричные и невротики, не только потому что они вспоминают дав­но прошедшие болезненные переживания, но и пото­му, что они еще привязаны к ним с полным аффектом; они не могут отделаться от прошедшего и ради него оставляют без внимания действительность и настоящее. Такая фиксация душевной жизни на патогенных трав­мах представляет собой одну из важнейших характер­ных черт невроза, имеющих большое практическое зна­чение.

Я вполне согласен с тем сомнением, которое у вас, по всей вероятности, возникнет, когда вы подумаете о пациентке Breuer'a. Все ее травмы относятся ко вре­мени, когда она ухаживала за своим больным отцом, и симптомы ее болезни могут быть рассматриваемы как знаки воспоминания о болезни и смерти отца. Они соответствуют, следовательно, горю, и фиксация на воспоминаниях об умершем в такое короткое время после его смерти, конечно, не представляет собой ни­чего патологического, наоборот, вполне соответствует нормальному чувству. Я согласен с этим; фиксация на травмах не представляет у пациентки Breuer'a ниче­го особенного. Но в других случаях, как, например, в случае моей больной с тиком, причины которого имели место 10 и 15 лет тому назад, этот характер ненор­мального сосредоточения на прошедшем ясно выра­жен, и пациентка Breuer'a, наверное, проявила бы эту особенность точно так же, если бы вскоре после травматических переживаний и образования симпто­мов не была бы подвергнута катартическому лечению.

До сих пор мы объясняли только отношение истери­ческих симптомов к истории жизни больной; из двух других моментов Вгеиег'овского наблюдения мы можем получить указание на то, как следует понимать процесс заболевания и выздоровления. Относительно процесса за­болевания следует отметить, что больная Breuer'a должна была почти при всех патогенных положениях подавлять сильное возбуждение, вместо того чтобы избавиться от этого возбуждения соответствующими выражениями аф­фекта, словами или действиями. В небольшом событии с собачкой своей компаньонки она подавляла из вежли­вости свое очень сильное отвращение; в то время когда она бодрствовала у постели своего отца, она непрерывно была озабочена тем, чтобы не дать заметить отцу своего страха и своего горя. Когда она впоследствии воспроиз­водила эти сцены перед своим врачом, то подавленный тогда аффект выступал с необыкновенной силой, как будто он за это долгое время сохранялся в больной. Тот симптом, который остался от этой сцены, сделался осо­бенно интенсивным, когда приближались к его причи­нам, и затем, после прохождения этих причин, совер­шенно исчез. С другой стороны, можно было наблюдать, что напоминание сцены при враче оставалось без всяких последствий, если по какой-либо причине это воспоми­нание протекало без выражения аффекта. Судьба этих аффектов, которые могут быть рассматриваемы как спо­собные к смещению величины, была определяющим мо­ментом как для заболевания, так и для выздоровления. Чувствовалась необходимость признать, что заболевание произошло потому, что развившемуся при патогенных положениях аффекту был закрыт нормальный выход и что сущность заболевания состояла в том, что эти за­щемленные аффекты получили ненормальное примене­ние. Частью эти аффекты оставались, отягощая душев­ную жизнь, как источники постоянного возбуждения для последней; частью они испытали перемещение в не­обычные телесные иннервации и задержки, которые пред­ставляли собой телесные симптомы данного случая. Для этого последнего процесса мы установили термин «исте­рическая конверсия». Известная часть нашего душевного возбуждения нормально выражается в телесных иннер-вациях и дает то, что мы знаем под именем «выражение душевных волнений». Истерическая конверсия утрирует эту часть течения аффективного душевного процесса: она соответствует более интенсивному, направленному на новые пути выражению аффекта. Когда река течет по двум ка­налам, то всегда наступит переполнение одного, коль скоро течение по другому встретит какое-либо препят­ствие.

Вы видите, мы готовы прийти к чисто психологиче­ской теории истерии, причем первое место мы уделяем аффективным процессам. Другое наблюдение Breuer'a при­нуждает нас при характеристике болезненных процессов приписывать большое значение состояниям сознания. Боль­ная Breure'a обнаруживала многоразличные душевные со­стояния: состояния спутанности, с изменением характе­ра, которые чередовались с нормальным состоянием. В нормальном состоянии она ничего не знала о патоген­ных сценах и о их связи с симптомами; она забыла эти сцены или во всяком случае утратила их патогенную связь. Когда ее приводили в гипнотическое состояние, удавалось с известной затратой труда вызвать в ее памя­ти эти сцены, и, благодаря этой работе воспоминания, симптомы пропадали. Было бы очень затруднительно ис­толковывать этот факт, если бы опыт и эксперименты гипнотизма не указали нам пути исследования. Благода­ря изучению гипнотических явлений мы привыкли к тому пониманию, которое сначала казалось нам крайне чуждым, а именно, что в одном и том же индивидууме возможно несколько душевных группировок, которые могут существовать в одном индивидууме довольно не­зависимо друг от друга, могут ничего не знать друг о друге и которые, изменяя сознание, отрываются одна от другой. Случаи такого рода, называемые double conscience, иногда возникают самопроизвольно. Если при таком рас­щеплении личности сознание постоянно присуще одной из двух личностей, то эту последнюю называют созна­тельным душевным состоянием, а отделенную от нее личность — бессознательной. В известных явлениях так называемого постгипнотического внушения, когда за­данная в состоянии гипноза задача впоследствии бес­прекословно исполняется при наличности нормального состояния, мы имеем прекрасный пример того влияния, которое сознательное состояние может испытывать со стороны бессознательного, и на основании этого образ­ца возможно во всяком случае выяснить себе те наблю­дения, которые мы делаем при истерии. Breuer решил сделать предположение, что истерические симптомы воз­никают при особом душевном состоянии, которое он называет гипноидным. Те возбуждения, которые попа­дают в момент такого гипноидного состояния, легко ста­новятся патогенными, так как гипноидные состояния не дают условий для нормального оттока процессов воз­буждения. Вследствие отсутствия необходимых условий для отреагирования возникает ненормальный про­дукт гипноидного состояния, а именно симптом, и этот последний переходит в нормальное состояние как посторон­нее тело. Нормальное состояние ничего не знает о пато­генных переживаниях гипноидного состояния. Где суще­ствует симптом, там есть и амнезия, пробел в памяти, и заполнение этого пробела совпадает с уничтоженрием условий возникновения симптома.

Я боюсь, что эта часть моего изложения показалась вам несколько туманной. Но будьте терпеливы, речь идет о новых и трудных воззрениях, которые, пожалуй, не могут быть сделаны более ясными, а это служит доказа­тельством того, что мы еще недалеко ушли с нашим по­знанием, Вгеиге'овская гипотеза о гипноидных состояни­ях оказалась излишней и даже задерживающей дальней­шее развитие метода, почему и оставлена современным психоанализом. Впоследствии вы услышите, хотя бы только в намеках, какие влияния и какие процессы можно было открыть за поставленной Вгеиге'ом границей. Вы можете вполне справедливо получить впечатление, что исследова­ния Breure'a дают только очень несовершенную теорию и неудовлетворительное объяснение наблюдаемых явлений, но совершенные теории не падают с неба, и вы с еще большим правом отнесетесь с недоверием к тому, кто вам предложит в начале своих наблюдений законченную тео­рию без пробелов. Такая теория может быть только дети­щем его спекуляции, но не плодом исследования факти­ческого материала без предвзятых мнений.




Описание В 1909 г. Фрейд получает приглашение из Америки от Стенли Холла прочесть лекции в Кларковском университете, в Ворчестере. Фрейд читает там пять лекций, которые положили начало распространению психоана­лиза в Америке («О психоанализе. Пять лекций», 1910). Эта ра­бота является полным, хотя и кратким, изложением психоана­лиза в его становлении и развитии.
Рейтинг
4.2/5 на основе 5 голосов. Медианный рейтинг 4.
Просмотры 42788 просмотров. В среднем 42788 просмотров в день.
Похожие статьи