В литературе можно найти ряд экспериментальных работ, проливающих свет на главную интересующую нас проблему: какова природа забывания в реальном мире? Нередко такие эксперименты выходят за пределы метода парных ассоциаций: они проводятся на материале естественного языка. Под естественным языком мы понимаем просто слова, связанные между собой таким образом, чтобы получился фрагмент естественной речи на языке, родном для испытуемого. Предполагается, что, используя такого рода материал, удастся подойти к изучению забывания более естественным путем — создать условия, действительно имитирующие реальность. Рассмотрим некоторые типичные исследования такого рода. Знакомясь с этими работами, мы прежде всего увидим, что забывание английского текста чаще всего изучают в рамках слегка замаскированного эксперимента типа А—В, А—С, т. е. применяют метод, близкий к методу заучивания списков. Например, испытуемым зачитывают ряд последовательных прозаических отрывков, а затем проверяют запоминание с помощью теста на заучивание общего смысла этих отрывков; при этом почти никакого забывания обнаружить не удается. Такой результат очень далек от того, что наблюдается при заучивании списков А—В, А—С. Однако, используя в качестве стимульного материала фрагменты английского текста в условиях, более близких к заучиванию списков А—В, А—С, можно наблюдать явления интерференции. Например, Краус давал испытуемым заучить отрывок из биографии какого-нибудь вымышленного персонажа; этот отрывок содержал такие конкретные данные, как место и время рождения этого персонажа, род занятий его отца, сведения о смерти родителей и т. п. Затем испытуемым зачитывали два других отрывка, близких к первому по содержанию. Они также носили биографический характер — фактически они были изложены примерно теми же словами, что и первые два отрывка, если не считать некоторых различий в деталях: разные имена и даты рождения, несколько иные обстоятельства смерти родителей и т. п. Затем проверяли запоминание первого отрывка, задавая испытуемым вопросы относительно конкретных фактов, которые были изменены в двух последующих текстах по сравнению с первым. В этих экспериментах испытуемые припоминали гораздо меньше сведений, чем контрольная группа, которой между предъявлением первого отрывка и его припоминанием зачитывали два совершенно не сходных с ним отрывка. Таким образом, в данном случае ретроактивное торможение возникло в обстановке естественного языка (английской прозы). По-видимому, такого рода метод можно считать эффективным, поскольку отрывок, подлежащий припоминанию, и измененные отрывки излагаются в общем в одних и тех же словах (подобно А-компонентам в списке А—В) и различаются только по ряду специфических слов (что очень похоже на переход к списку А—С). Таким образом, эффекты интерференции выявляются только в ситуациях, сходных с типичными экспериментами на проактивное и ретроактивное торможение, но не в других условиях.
Какой же можно сделать вывод из того, что для демонстрации интерференции в экспериментах с подлинным языковым материалом необходимо использовать этот материал таким образом, как и списки А—В и А—С? Может быть, забывание во внелабораторных условиях не отличается от забывания, наблюдаемого в традиционных экспериментах с интерференцией? Мы не вправе делать столь определенное заключение. Вместо этого рассмотрим более подробно, что представляет собой забывание в реальном мире.
Один из наиболее широко известных экспериментов по забыванию на материале естественного языка был проведен Бартлеттом. (Сам Бартлетт не считал свою работу специально направленной на изучение забывания, однако это не означает, что мы не можем рассматривать ее в связи с обсуждаемой здесь темой.) Бартлетт просил испытуемых попытаться воспроизвести рассказ, который они перед этим прочитали. Это была легенда одного из племен североамериканских индейцев под названием «Война духов» (эта легенда и пересказ ее одним из испытуемых приведены ниже).
Предъявленный текст The War of the Ghosts
One night two young men from Egulac went down to the river to hunt seals, and while they were there it became foggy and calm. Then they heard war-cries, and they thought:
«Maybe this is a war party». They escaped to the shore, and hid behind a log. Now canoes came up, and they heard the noise of paddles, and saw one canoe coming up to them. There were five men in the canoe, and they said:
«What do you think? We wish to take you along. We are going up the river to make war on the people». One of the young men said: «I have no arrows». «Arrows are in the canoe», they said.
«I will not go along. I might be killed. My relatives do not know where I have gone. But you», he said, turning to the other, «may go with them».
So one of the young men went, but the other returned home. And the warriors went on up the river to a town on the other side of Kalama. The people came down to the water, and they began to fight, and many were killed. But presently the young man heard on the warriors say: «Quick, let us go home: that Indian has been hit». Now he thought: «Oh, they are ghosts». He did not feel sick, but they said he had been shot. So the canoes went back to Egulac, and the young man went ashore to his house, and made a fire. And he told everybody and said: «Behold I accompanied the ghosts, and we went to fight. Many of our fellows were killed, and many of those who attacked us were killed. They said I was hit, and I did not feel sick».
He told it all, and then he became quiet. When the sun rose he fell down. Something black came out of his mouth. His face became contorted. The people jumped up and cried.
He was dead.
Пересказ испытуемого
Two youths were standing by a river about to start seal-catching, when a boat appeared with five men in it. They were all armed for war.
The youths were at first frightened, but they were asked by the men to come and help them fight some enemies on the other bank. One youth said he could not come as his relations would be anxious about him; the other said he would go, and entered the boat.
In the evening he returned to his hut, and told his friends that he had been in a battle. A great many had been slain, and he had been wounded by an arrow; he had not felt any pain, he said. They told him that he must have been fighting in a battle of ghosts. Then he remembered that it had been queer and he became very excited.
In the morning, however, he became ill, and his friends gathered round: he fell down and his face became very pale. Then he writhed and shrieked and his friends were filled with terror. At last he became calm. Something hard and black come out of his mouth, and he lay contorted and dead.
Ниже дается перевод обоих текстов.
Война духов
Однажды ночью двое молодых мужчин из Эгулака отправились к реке, чтобы поохотиться на тюленей; пока они были на реке, опустился туман и стало очень тихо. Вдруг они услышали боевые кличи и подумали: «Должно быть, это отряд воинов». Они взбежали на берег и спрятались за каким-то бревном. На воде появилось несколько каноэ; охотники услышали шум весел и увидели, что одно каноэ приближается к ним. В этом каноэ было пять мужчин, которые обратились к ним со словами:
— Не поедете ли вы с нами? Мы хотели бы взять вас с собой. Мы идем вверх по реке воевать с тамошним народом. Один из молодых охотников сказал:
— У меня нет стрел.
— Стрелы есть в каноэ,— отвечали прибывшие.
— Я не поеду с вами. Меня могут убить. Мои домашние не знают, куда я пошел. Но ты,— он повернулся к своему спутнику,— ты можешь отправиться с ними.
И один из молодых людей уплыл с воинами, а другой вернулся домой.
Воины поплыли вверх по реке к селению, находившемуся по другую сторону Каламы. К воде спустились люди, и началось сражение; было много убитых. Вдруг молодой охотник услышал, как один из воинов сказал: «Скорее домой, этого индейца ранили». И тут он подумал: да ведь это духи. Он не чувствовал боли, но они сказали, что в него попала стрела.
Каноэ приплыли назад в Эгулак, и молодой индеец, сойдя на берег, направился домой и развел огонь. И он рассказывал всем:
— Вот как было дело. Я отправился с духами, и мы вступили в битву. Многие из наших были убиты, и многие из тех, кто нападал на нас, были убиты. Духи сказали, что меня ранило, но я не почувствовал боли.
Он рассказ все это и замолк. Когда взошло солнце, он упал на землю. Что-то черное вышло у него изо рта. Его лицо исказилось. Люди вскочили и стали кричать.
Он был мертв.
Пересказ испытуемого
Двое юношей стояли у реки, собираясь поохотиться на тюленей, как вдруг появилась лодка, в которой сидело пятеро. Все они были вооружены.
Юноши сначала испугались, но вновь прибывшие попросили их отправиться с ними и помочь им сражаться с какими-то врагами на другой берегу. Один из юношей сказал, что он не может поехать, так как его родные будут беспокоиться; другой сказал, что поедет, и вошел в лодку.
Вечером он вернулся в свою хижину и рассказал друзьям, что участвовал в сражении. Было очень много убитых, а он был ранен стрелой; он сказал, что не почувствовал никакой боли. Друзья сказали ему, что он, по-видимому, участвовал в битве духов. Тут он вспомнил, что все было как-то странно, и пришел в сильное возбуждение.
Наутро он почувствовал себя плохо, и вокруг него собрались друзья; он упал, и лицо его сильно побледнело. Затем он стал корчиться и вопить, а его друзей охватил ужас. Наконец он затих. Изо рта у него вышло что-то твердое и черное, и он лежал, скрючившись, мертвый.
Как видно из приведенных текстов, когда испытуемые Бартлетта, которые не были индейцами, пытались пересказать легенду, они допускали довольно характерные ошибки. Поскольку исходное повествование не соответствовало привычным для них представлениям о возможных событиях и об их логическом развитии, ошибки, допускаемые ими при пересказе и искажавшие легенду, порождались их стремлением переделать ее и привести в «нормальный», с их точки зрения, вид. По мнению Бартлетта, такого рода ошибки испытуемых были связаны с тем, что при первом прочтении легенды они создавали себе некую мысленную схему или абстрактное представление относительно общей темы легенды. Такая схема неизбежно должна была «вписаться» в индивидуальную схему убеждений, эмоций и т. п. данного испытуемого, а это в свою очередь приводило к характерным изменениям, которые наблюдались в его пересказе. Короче говоря, можно сделать вывод, что испытуемые пытались подогнать легенду к имеющейся у них структуре ДП. Они «забывали» некоторые аспекты легенды, которые не соответствовали этой структуре, не были с ней совместимы или даже создавали интерференцию.
Продемонстрированное Бартлеттом искажение заучиваемого материала в соответствии с реальным багажом знаний — не единственный пример такого рода. Результаты проведенных за последнее время исследований говорят в пользу того, что при запоминании текстового материала испытуемые создают себе мысленное представление об общей «теме», а затем используют это представление, когда их просят припомнить какие-либо слова, ответить на вопросы, восстановить в памяти факты и т. п.
Классический пример этого эффекта запоминания общей темы описала Сакс. Она давала испытуемым прослушать записанные на магнитофонную ленту отрывки. В какой-то момент после того, как испытуемые выслушивали одно из предложений, содержащихся в таком отрывке, им предъявляли сходное с ним предложение. Это новое предложение могло быть идентично тому, которое было в отрывке, или же слегка изменено. Изменения были либо синтаксическими, не затрагивающими смысла, либо семантическими, т. е. смысловыми. Если, например, исходным предложением было: «Мальчик побил девочку», то после синтаксического изменения оно могло принять вид «Девочка была побита мальчиком», а семантическое изменение привело бы к предложению «Девочка побила мальчика». Сакс установила, что если измененное предложение предъявляли сразу же после исходного, то испытуемые легко обнаруживали почти любое изменение (по-видимому, это происходило потому, что в этом случае использовалась информация, находившаяся в КП, где должно было целиком содержаться исходное предложение). Однако если между предъявлениями данного предложения в его исходном и измененном виде испытуемый прослушивал другой словесный материал, то смысловые изменения он замечал гораздо легче, чем чисто синтаксические; можно было исказить предложение по форме, и испытуемый не замечал этого, хотя он сразу обращал внимание на изменения смысла.
Эксперименты Сакс дают нам еще одну иллюстрацию забывания «естественного» речевого материала. В данном случае (в отличие от эксперимента Бартлетта) забывается не смысл, забывание у испытуемых Сакс сходно с наблюдавшимся в экспериментах Бартлетта, поскольку и здесь происходит некоторое искажение первоначального входного сообщения. Создается впечатление, что у Сакс испытуемые закладывали в ДП какое-то представление о смысле прослушанного отрывка и забывали о том, в каких словах он был выражен. Этот факт запоминания смысла, а не точной формы выявлялся, когда наступало время вспомнить точные слова. Однако в данном случае не было нужды искажать смысл (как это делали испытуемые Бартлетта), потому что он не противоречил структуре ДП. Можно ли считать это интерференцией в принятом смысле? Едва ли. Мы могли бы, пожалуй, рассматривать такого рода забывание как интерференцию, но лишь в той мере, в какой лингвистические познания испытуемого могут «мешать» (to «interfere» with) сохранению в его памяти точных формулировок. Иными словами, испытуемые могли бы знать, что в общем формулировка того или иного предложения не столь существенна, пока сохраняется смысл. Знание этого обстоятельства побуждает их сохранять в памяти , смысл, а не точные формулировки. Есть некоторые данные в пользу этой идеи, так как нетрудно показать, что испытуемые способны хранить в памяти точную формулировку какого-либо предложения, если им это нужно.
Как показывают рассмотренные нами до сих пор результаты, забывание «естественного» текста, по-видимому, очень мало связано с забыванием, вызванным интерференцией, которое наблюдается в экспериментах с проактивным и ретроактивным торможением. Описанное здесь забывание предложений и отрывков можно отнести на счет каких-то явлений, близких к интерференции, но лишь в том случае, если существенно расширить это понятие. То, к чему мы при этом приходим, имеет мало общего с гипотезами угасания, конкуренции реакций и конкуренции наборов реакций. Против интерференционной теории забывания говорит и то, что в некоторых случаях «забывающие» что-то испытуемые на самом деле помнят, по-видимому, больше, а не меньше по сравнению с первоначально предъявленным материалом. Такого рода «забывание» дает основу для конструктивного подхода к изучению памяти на естественный речевой материал — подхода, который был предпринят Брэнсфордом, Барклеем, Фрэнксом и их сотрудниками.
Как уже говорилось, Фрэнке и Брэнсфорд показали, что при зрительном предъявлении испытуемым ряда сложных фигур они, по-видимому, мысленно сводили эти фигуры к какому-то абстрактному прототипу, который и использовали затем для распознавания. Таким образом, они распознавали контрольные фигуры по их близости к прототипу независимо от того, предъявлялись ли раньше именно эти фигуры. Аналогичный эффект был обнаружен и в отношении памяти на предложения. Исходным материалом в этих экспериментах служила группа из четырех простых предложений, например: 1) «На кухне были муравьи»; 2) «На столе стояло желе»; 3) «Желе было сладкое»; 4) «Муравьи съели желе». Комбинируя их по два, по три или все четыре вместе, можно получать новые предложения. Например, сочетание 1-го и 4-го дает: «Муравьи на кухне съели желе». Сочетание 3-го и 4-го — «Муравьи съели сладкое желе». Из 2-го, 3-го и 4-го можно получить: «Муравьи съели сладкое желе, которое стояло на столе». А все четыре дадут: «Муравьи на кухне съели сладкое желе, которое стояло на столе». Последнее предложение соответствует фигурам-прототипам в экспериментах Фрэнкса и Брэнсфорда со зрительной памятью, так как оно содержит всю информацию, которая заключалась в четырех исходных предложениях.
Затем Брэнсфорд и Фрэнке предъявляли испытуемым некоторую часть того множества предложений, которое можно было создать из четырех простых исходных предложений. В эту часть входили: два предложения из четырех исходных; два предложения, каждое из которых было составлено из каких-то двух исходных; два, составленные из трех исходных. Эти предложения подбирались таким образом, чтобы здесь в той или иной комбинации были представлены все четыре исходных простых предложения, а предъявляли их вперемежку с предложениями из других множеств, которые не имели отношения к муравьям, кухням и желе, но были созданы таким же способом. Затем проводили пробу на распознавание и просили испытуемых указать, в какой мере они были уверены в правильности высказанных ими суждений. Полученные результаты были аналогичны результатам эксперимента со зрительным предъявлением фигур: испытуемые с наибольшей уверенностью «узнавали» как якобы виденное раньше прототипическое предложение — то, в котором сочетались все четыре простых предложения. Между тем его никогда им не предъявляли! Кроме того, испытуемые, по собственным оценкам, более уверенно узнавали предложения, в которых сочетались по три основные формы, чем сочетания по две, а сочетания по два — более уверенно, чем каждое из исходных предложений в отдельности. Короче говоря, для «распознавания» предложения было несущественно, видели его испытуемые на самом деле или нет. Важно было число исходных предложений, входивших в состав предъявляемого предложения: чем больше было это число, тем выше была вероятность « узнавания ».
По мнению Брэнсфорда и Фрэнкса, эти результаты были обусловлены тем, что испытуемые абстрагировали и хранили в памяти комбинированное содержание предъявлявшихся им предложений. Они «создавали» себе мысленное представление из предъявленного им сырья, и это представление строилось на первоначально предъявленной информации, но не ограничивалось ею. Здесь мы опять встречаемся с неспособностью запомнить специфические особенности предъявленной информации. И снова можно видеть искажение этой информации; в данном случае оно ведет к созданию «прототипического» семантического представления из более изолированных фактов.
В других сходных экспериментах были получены данные, указывающие на то, что испытуемые могут выходить за пределы информации, сообщенной им в предложении, и сохранять информацию не только о самом этом предложении, но и о вытекающих из него последствиях. Например, Брэнсфорд и его сотрудники предъявили испытуемому предложение «На плавучем бревне отдыхали три черепахи, а под ними проплыла рыба», а он распознал его как «На плавучем бревне отдыхали три черепахи, а под ним проплыла рыба». Замена «под ними» на «под ним» представляет собой вывод, следующий из исходного предложения: мы знаем, что если черепахи сидят на бревне, то проплывающая под черепахами (ними) рыба проплывает под бревном (ним). Если же в исходном предложении дать «Три черепахи отдыхали возле плавучего бревна, а под ними проплывала рыба», а в контрольном заменить слово «ними» на «ним», то аналогичной ошибки узнавания не наблюдается: слово «возле» не допускает такой интерпретации. Если рыба проплыла под черепахами, находившимися возле бревна, то нет гарантии, что рыба при этом проплыла и под бревном. Эти результаты снова показывают,
что испытуемые, прослушивая то или иное предложение, закладывают в память нечто большее, чем просто слова, из которых оно состоит. В их памяти, по-видимому, сохраняется содержание (но не точная формулировка) предложения и даже следствия, которые можно вывести из этого содержания. Воспользовавшись терминологией Бартлетта, можно сказать, что они хранят в памяти «схему» предложения. Поэтому забывание, когда речь идет о предложении, мало похоже на ПТ [1] или РТ [2]. «Забывание» не выражается здесь просто в утрате части информации; напротив, предложение хранится в памяти с каким-то добавлением.
[1] ПТ — проактивное торможение.
[2] РТ — ретроактивное торможение.
