Стенли Шахтер, Джером Э. Зингер. Когнитивные, социальные и физиологические детерминанты эмоционального состояния : Psychology OnLine.Net

Стенли Шахтер, Джером Э. Зингер. Когнитивные, социальные и физиологические детерминанты эмоционального состояния

Стенли Шахтер, Джером Э. Зингер. Когнитивные, социальные и физиологические детерминанты эмоционального состояния
Добавлено
6.12.2012 (Правка )

Вопрос о том, какие именно признаки — как внешние, так и внутренние — позволяют человеку назвать и опознать собственное эмоциональное состояние, не оставлял нас с тех пор, как Джеймс [5] впервые выдвинул свою доктрину, согласно которой «телесное возбуждение следует непосредственно за восприятием вызвавшего его факта, и сознавание нами этого возбуждения, в то время, как оно совершается, и есть эмоция». По-скольку мы осознаем все разнообразие чувств и эмоциональных состояний, из утверждения Джеймса должно следовать, что различным эмоциям должны соответствовать различные — и отличимые друг от друга — телесные состояния. Вслед за манифестом Джеймса было предпринято внушительное количество исследований, посвященных поиску физиологических компонентов, которые позволили бы дифференцировать эмоции. Результаты этих ранних исследований оказались почти полностью неутешительными. Все экспериментально вызываемые эмоциональные состояния характеризовались общим паттерном возбуждения симпатической нервной системы, однако не было выявлено ни одного физиологического показателя, который отчетливо отличал бы одну эмоцию от другой. Эти результаты столь устойчиво воспроизводились от эксперимента к эксперименту, что Кэннон [1] предположил — и его предположение стало одним из главных пунктов критики теории Джеймса—Ланге, — что «одни и те же висцеральные изменения имеют место в самых разных эмоциональных состояниях, равно как и в неэмоциональных состояниях».

Более поздние исследования дали возможность говорить о таких дифференцирующих элементах. Таким образом, вопрос остается открытым. Результаты ряда недавних работ показали, что подобные различия в лучшем случае предельно тонки и что всему многообразию эмоций, настроений и чувств никоим образом не соответствует такое же разнообразие висцеральных реакций.

Эта довольно-таки неоднозначная ситуация заставила Ракмика [8], Ханта, Коула и Раиса [4], а также Шахтера [9] и других предположить, что главными детерминантами эмоциональных состояний могут быть когнитивные факторы. Принимая идею общего паттерна симпатического возбуждения и некоторых различий в нем при разных эмоциональных состояниях, исследователи предположили, что человек обозначает, интерпретирует и опознает свое возбужденное состояние на основе характеристик ситуации, в которую он попал, и его собственной апперципирующей массы. Отсюда следует, что эмоциональное состояние можно рассматривать как функцию от состояния физиологического возбуждения и соответствующих ему когнитивных факторов. Познание в каком-то смысле выполняет функцию рулевого. Восприятие текущей ситуации и ее интерпретация становятся основой для понимания и обозначения человеком собственных чувств. Именно познание определяет, будет ли состояние физиологического возбуждения обозначено как «гнев», «радость», «страх» или как-то еще.

Чтобы понять следствия из этого положения, необходимо рассмотреть, как эти два элемента — состояние физиологического возбуждения и когнитивные факторы — будут взаимодействовать в разнообразных ситуациях. Конечно, в большинстве ситуаций, вызывающих эмоции, эти переменные тесно взаимосвязаны. Представим себе, что человек прогуливается по темной аллее, и вдруг откуда ни возьмись появляется фигура с ружьем. Восприятие «фигуры с ружьем» каким-то образом вызывает состояние физиологического возбуждения; это состояние возбуждения интерпретируется на основе знания о темных аллеях и ружьях, и возбуждение обозначается как «страх». Сходным образом студент, узнавший, что он принят в общество Phi Beta Kappa, может испытать состояние возбуждения, которое он обозначит как «радость».

Рассмотрим теперь обстоятельства, в которых оба эти элемента — физиологический и когнитивный — в известной степени независимы друг от друга. Во-первых, достаточно ли только лишь физиологического возбуждения для того, чтобы вызвать эмоцию? Большинство данных указывает на то, что недостаточно. Мараньон [7] в замечательном исследовании, результаты которого были впоследствии воспроизведены Кантрилом и Хантом [2], а также Лэндисом и Хантом [6], делал 210 испытуемым укол адреналина и просил их понаблюдать за собой. 71% испытуемых описали просто физиологические симптомы без каких бы то ни было эмоциональных оттенков; 29% испытуемых реагировали определенно эмоционально. В последней группе большинство испытуемых описывало свои чувства в манере, которую Мараньон обозначил как «холодные» или «как если бы» эмоции. Иными словами, они говорили нечто вроде: «Я чувствую себя так, как если бы я был испуган» или «как если бы меня ожидало великое счастье». Это особый вид эмоционального «deja vu»; испытуемые ни испуганы, ни счастливы, но чувствуют себя так, «как если бы» были испуганы или счастливы. Наконец, только в очень незначительном числе случаев испытуемые давали отчет об истинных эмоциональных переживаниях. Однако, чтобы вызвать такую реакцию, Мараньон [7], как правило, пользовался следующим приемом:

Человеку предлагалось вспомнить о чем-то, что достаточно сильно аффективно окрашено, однако не настолько сильно, чтобы вызвать эмоцию в нормальном состоянии. Например, в нескольких случаях мы разгова-ивали с испытуемыми до укола об их больных детях или умерших родителях, и испытуемые беседовали на эти темы спокойно. Однако те же самые темы, будучи подняты позднее, в состоянии адреналинового возбуждения, оказывались достаточными для того, чтобы вызвать эмоцию. Это адреналиновое возбуждение ставит испытуемого в ситуацию «аффективной угрозы» (р. 307—308).

Таким образом, Мараньон, стремясь вызвать у испытуемых неподдельную эмоциональную реакцию, вынужден был снабдить этих испытуе-мых адекватной интерпретацией.

Хотя Мараньон [7] не излагает процедуры своего эксперимента во всех подробностях, его испытуемые, несомненно, знали, что им делают укол, и, по всей вероятности, были проинформированы, что это укол адреналина, а также, возможно, имели кое-какие сведения о его возможных эффектах. Короче говоря, хотя они и испытывали определенный паттерн расторма-живания симпатической нервной системы, общий для всех сильных эмо-циональных состояний, у них было удовлетворительное объяснение того, почему они так себя чувствуют. Мы рискнем предположить, что именно поэтому так мало испытуемых Мараньона отчитывались о возникновении эмоционального переживания.

Теперь представьте себе человека в состоянии физиологического возбуждения, для которого он не имеет удовлетворительного объяснения. Такое состояние может возникнуть, если тайным образом ввести испытуемому адреналин или дать выпить какое-либо симпатомиметическое лекарство (например, эфедрин), не сообщая о действии этого препарата. В таких условиях испытуемый будет осознавать сильное сердцебиение, тремор, приток крови к лицу и целый ряд других симптомов, связанных с растормаживанием симпатической нервной системы. Однако, в отличие от испытуемых Мараньона [7], он совершенно не будет знать, почему он так себя чувствует. Каковы могут быть последствия подобного состояния?

Шахтер [9] предположил, что именно такое состояние приведет к актуализации «потребности в оценке» [3],. иными словами, индивид будет находиться под гнетом необходимости понять и как-то обозначить свои телесные ощущения. Его телесное состояние чрезвычайно похоже на то, которое ранее сопровождало эмоциональное возбуждение. Как же он обозначит свои ощущения? Предполагается, конечно, что для этого он воспользуется знанием о ситуации, в которой находится в данный момент. Если он с красивой женщиной, то может решить, что безумно в нее влюблен или, во всяком случае, испытывает сексуальное возбуждение. Если он спорит со своей женой, то может воспылать яростью и ненавистью. А если ситуация совершенно не годится для такого решения, он может подумать, что возбужден чем-то, что недавно с ним случилось, или что он просто болен. В любом случае мы исходим из нашего основного предположения, что эмоциональные состояния суть результат взаимодействия подобных когнитивных процессов и состояния физиологической активации.

Этот ход мысли приводит нас к следующим предположениям:

1. Индивид, который находится в состоянии физиологического возбуждения и не может его непосредственно объяснить, обозначит это состояние и опишет свои чувства с опорой на доступные его познанию явления. Поскольку когнитивные факторы служат потенциальными детерминантами эмоциональных состояний, можно предвидеть, что, в зависимости от знаний о ситуации, в точности одно и то же состояние физиологической активации может быть обозначено как «радость», «ярость», «ревность» или любая другая эмоция.

2. У индивида, который находится в состоянии физиологического возбуждения, но обладает полностью удовлетворительным объяснением этого состояния (например, «Я чувствую себя так потому, что только что получил инъекцию адреналина»), не будет возникать «потребности в оценке», и этот человек не будет склонен искать альтернативных объяснений в окружающей ситуации.

Наконец, рассмотрим случай, когда вызывающие эмоцию когнитивные факторы наличествуют, а состояние физиологического возбуждения отсутствует. Например, индивид может полностью осознавать, что он в большой опасности, но по какой-либо причине (например, в результате лекарственного или хирургического воздействия) на физиологическом уровне останется спокоен. Будет ли он испытывать эмоцию «страха»? Из нашего определения эмоции как функции от состояния физиологического возбуждения и соответствующих когнитивных факторов следует, что не будет, и это приводит нас к последнему утверждению:

3. В одних и тех же обстоятельствах, доступных познанию, индивид будет реагировать эмоционально или описывать свои переживания как эмоции только в том случае, если он находится в состоянии физиологического возбуждения.

Методика. Экспериментальная проверка этих предположений требовала (а) экспериментального управления состоянием физиологического возбуждения, (б) контроля за наличием у субъекта удовлетворительного или подходящего объяснения своего телесного состояния и (в) создания таких ситуаций, которые дадут испытуемому возможность найти объяснение того, что с ним происходит.

Чтобы эксперимент удовлетворял первым двум требованиям, он проводился под видом исследования влияния витаминной добавки, названной «Супроксином», на зрение. В зависимости от экспериментального условия испытуемый получал одну из двух форм «супроксина» — эпинефрин или плацебо.

Эпинефрин, или адреналин, — симпатомиметический препарат, действие которого практически полностью совпадает с эффектом растормаживания симпатической нервной системы. Вскоре после инъекции значительно возрастает систолическое кровяное давление, несколько увеличивается частота сердечных сокращений, приток крови к коже уменьшается, в то время как приток крови к мускулатуре и мозгу усиливается, возрастает концентрация в крови сахара и молочной кислоты, слегка увеличивается частота дыхания. Главные субъективные симптомы — сердцебиение, дрожь, иногда испарина и учащенное дыхание. При подкожной инъекции эпинефрина в дозах, подобранных для наших испытуемых, подобные эффекты обычно начинаются в течение 3—5 минут после инъекции и длятся от 10 минут до часа. У большинства испытуемых эти эффекты постепенно проходят в течение 15—20 минут после инъекции.

Испытуемые, участвовавшие в условии Плацебо, получали подкожную инъекцию физиологического раствора объемом 0,5 кубического сантиметра. Это, разумеется, нейтральный состав, не дающий никаких побочных эффектов.

УПРАВЛЕНИЕ УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНОСТЬЮ ОБЪЯСНЕНИЯ ТЕЛЕСНОГО СОСТОЯНИЯ


Под «удовлетворительным объяснением» мы имеем в виду наличие у индивида надежного и недвусмысленного объяснения своего телесного состояния. Так, мы считаем, что полностью удовлетворительное объяснение будет у испытуемого, которому врач объяснит, что вследствие инъекции тот почувствует сердцебиение, дрожь и т. п. Испытуемый, полу-чивший информацию только о том, что инъекция не повлечет за собой побочных эффектов, не будет иметь удовлетворительного объяснения своего состояния. Эта переменная «удовлетворительности объяснения» варьировалась в трех экспериментальных условиях, которые в дальнейшем будут обозначаться следующим образом: информированность об эпинефрине (Эпи/Инф), отсутствие информации об эпинефрине (Эпи/Наив), дезинформация об эпинефрине (Эпи/Дезинф).

Условие информированности об эпинефрине. Сразу же после того как испытуемый давал согласие на инъекцию и перед тем как в помещение входила врач, экспериментатор, непринужденно разговаривая с испытуемым, рассказывал ему следующее:

Я должен вас предупредить, что у некоторых из наших испытуемых супроксин давал побочные эффекты. Это непродолжительные побочные эффекты, они длятся около 15 или 20 минут. Может случиться так, что ваши руки начнут дрожать, сердце колотиться, а лицо может покраснеть и покрыться испариной. Еще раз повторю, что это побочные эффекты, не более чем на 15—20 минут.

Делая укол, врач сообщала испытуемому, что этот укол совершенно безболезнен и безвреден, и повторяла уже приведенное описание симптомов, которые могли возникнуть вследствие инъекции. Таким образом, в данном условии испытуемые имели полностью удовлетворительное объяснение своего телесного состояния. Они точно знали, что они почувствуют и почему.

Отсутствие информации об эпинефрине. В этом условии, как только испытуемый соглашался на инъекцию, экспериментатор не говорил ничего, что имело бы отношение к побочным эффектам, а просто покидал комнату. Врач, делая испытуемому укол, говорила ему, что это безболезненно, безвредно и не вызовет побочных эффектов. Итак, в этом случае процедура эксперимента не предполагала объяснения телесного состояния испытуемого.

ДЕЗИНФОРМАЦИЯ ОБ ЭПИНЕФРИНЕ


Я также должен вам сказать, что у некоторых из наших испытуемых супроксин давал побочные эффекты. Это непродолжительные побочные эффекты, они длятся около 15 или 20 минут. Может случиться так, что ваши ноги онемеют, вы почувствуете зуд в разных частях тела и легкую головную боль. Еще раз повторю, что это побочные эффекты, не более чем на 15—20 минут.

И снова врач повторяла описание симптомов, пока делала испытуе-мому укол.

Конечно же ни один из этих симптомов не является следствием инъ-екции эпинефрина, и в результате данной инструкции испытуемому не предоставлялось удовлетворительного объяснения его телесных ощущений. Это условие было введено в качестве контрольного: описание побочных эффектов в условии Эпи/Инф могло привести испытуемого к всматриванию в себя, самопроверке и, может быть, к легкому беспокойству. Тогда различия между значениями зависимой переменной в условиях Эпи/Инф и Эпи/Наив могли быть вызваны скорее подобными побочными факторами, чем различиями в удовлетворительности объяснения. Описание ложных симптомов в условии Эпи/Дезинф могло аналогичным образом настроить испытуемого на самонаблюдение и т. п., однако в этом условии инструкция не предоставляет субъекту удовлетворительного объяснения его состояния.

Во всех описанных выше условиях испытуемым вводился эпинефрин. В последнем из условий — Плацебо — испытуемым вводился физиологический раствор, и они проходили точно такую же процедуру, как в условии Эпи/Наив.

ОРГАНИЗАЦИЯ ПРОЦЕССА ПОЗНАНИЯ, ВЫЗЫВАЮЩЕГО ЭМОЦИЮ


Согласно нашей исходной гипотезе, при возникновении состояния физиологического возбуждения, для которого у человека нет адекватного объяснения, знакомство с ситуацией может привести его к обозначению своих чувств любым из многообразных «ярлыков», служащих для различения эмоций. Чтобы проверить эту гипотезу, было решено вызывать в эксперименте такие эмоциональные состояния, как эйфория и гнев, поскольку их можно считать совершенно различными. Существует, разумеется, множество способов вызвать эти состояния. В нашей исследовательской программе внимание уделяется главным образом социальным детерминантам эмоциональных состояний, и мы уже продемонстрировали в других работах, что люди действительно оценивают собственные чувства, сравнивая себя с окружающими [9, 11]. В данном эксперименте мы вновь попытались использовать социальные средства для управления эмоциональным состоянием. Испытуемый помещался вместе с «подсадной уткой» — помощником экспериментатора, обученным в одной части условий изображать эйфорию, а в другой — гнев.

Эйфория. Сразу же после того как врач, сделав испытуемому укол, выходила из комнаты, экспериментатор возвращался со своим помощником, которого представлял как еще одного испытуемого, и говорил:

Вам обоим сделали укол супроксина, и вы оба будете проходить одни и те же зрительные тесты. Сейчас я хотел бы попросить вас подождать 20 минут. Это необходимо просто для того, чтобы супроксин разошелся от места укола по кровеносной системе. По истечении 20 минут, когда мы будем уверены, что супроксин подействовал, мы начнем зрительные тесты.

Комната, в которой все это произносилось, была специально приведена в состояние легкого беспорядка. Выходя, экспериментатор добавлял извиняющимся тоном:

Кажется, я должен попросить у вас прощения за состояние комнаты. У меня просто не было времени на уборку. Так что, если вам понадобится бумага для набросков, ластик или карандаш, пожалуйста, возьмите их сами. Я вернусь через 20 минут, и мы начнем зрительные тесты.

Как только экспериментатор выходил, его помощник снова представлялся испытуемому, отпускал ряд стандартных комментариев, чтобы растопить лед, и приступал к своим номерам. Его действия были разбиты на ряд стандартных единиц, отделяемых друг от друга изменением рода деятельности или стандартным комментарием. Порядок действий помощника экспериментатора был следующим:

  1. Тянется к листу бумаги и начинает что-то рисовать, приговаривая: «Они же сказали, что это для набросков, так ведь?» В течение примерно 30 секунд пытается нарисовать рыбку, а затем говорит:
  2. «Этот клочок бумаги не так уж хорош для набросков», после чего комкает бумагу и пытается закинуть ее в мусорную корзину в дальнем углу комнаты. Ему это не удается, однако приводит к тому, что он затевает игру в «баскетбол»: комкает и другие листы бумаги и обстреливает ими еще не сколько корзин для мусора, время от времени произнося: «Два очка!» За тем встает и делает бросок в прыжке, сопровождая его словами: «Старый прыгун сегодня в отличной форме».
  3. Если испытуемый не втягивается в игру, помощник экспериментатора кидает бумажный мячик в испытуемого со словами: «Эй, попробуй-ка теперь ты!»
  4. Продолжает играть, говоря: «С бумажными мячиками одна большая проблема — они не очень-то управляемы».
  5. Продолжает играть в баскетбол, а потом наконец оставляет это занятие со словами: «У меня сегодня замечательный день. Я снова чувствую себя
    ребенком. Не сделать ли мне самолетик?» Делает бумажный самолет и говорит: «Пожалуй, я сделаю еще один подлиннее».
  6. Пускает самолетик, встает и подбирает его. Пускает снова и т. п.
  7. Запускает самолетик в испытуемого.
  8. Запуская самолетик, говорит: «Даже когда я был ребенком, я не получал от этого столько удовольствия».
  9. Отрывает часть самолетика со словами: «Может быть, он и не летает, но, в конце концов, на что-нибудь сгодится». Скатывает из бумаги шарики, делает рогатку из резинки и начинает стрелять.
  10. Стреляя, говорит: «Они [бумажные снаряды] стреляют лучше, если их удлинить. Когда просто скатываешь шарики, получается не так, как надо».
  11. Во время стрельбы замечает на столе небрежно сваленные картонные папки. Строит башню из этих папок, затем отходит в противоположный угол комнаты и обстреливает башню из рогатки.
  12. Несколько раз промахивается, затем, наконец, попадает и радуется тому, как башня рушится. Отправляется собирать папки.
  13. Собирая папки, замечает за переносной доской пару обручей, обвитых черной лентой. Добирается и до них, берет один, а другой откладывает в сторону — так, чтобы он попал в пределы досягаемости испытуемого. Пробует покрутить обруч, приговаривая: «Это не так-то просто, как кажется».
  14. Лихо вращает обруч на руке, говоря: «Эй, взгляни-ка сюда — это же так здорово!»
  15. Кладет обруч на место и садится с ногами на стол. Вскоре после этого в комнату возвращается экспериментатор.

Вся эта последовательность была абсолютно стандартной, хотя ее ход, конечно, зависел от реакций испытуемого, от степени, в которой тот подключался к этому бедламу, и от того, насколько испытуемый начинал какие-то собственные действия. Все отклонения, которые могли случиться, бывали вызваны только испытуемым. Если испытуемый сам начинал какую-то бессмыслицу и хотел, чтобы помощник экспериментатора к нему присоединился, последний именно так и поступал. И, разумеется, он отвечал на все реплики испытуемого.

Испытуемые подвергались данному воздействию во всех трех условиях «удовлетворительности объяснения» и в условии Плацебо. Помощник экспериментатора не знал, к какому условию относится испытуемый.

Гнев. Сразу же после укола экспериментатор приводил своего помощника в комнату, знакомил его с испытуемым и, после объяснения необходимости 20-минутной задержки для того, «чтобы супроксин разошелся от места укола по кровеносной системе», говорил: «Мы просим вас использовать эти 20 минут для заполнения опросника». Затем, выдавая опросники, произносил: «Я вернусь через двадцать минут, заберу опросники, и мы начнем зрительные тесты».

Перед тем как ознакомиться с опросником, помощник экспериментатора говорил испытуемому:

Я действительно хотел сегодня принять участие в эксперименте, но, по-моему, с их стороны нечестно было делать нам уколы. В конце концов, должны же они были предупредить нас об уколах, когда звали сюда; однако неловко отказываться, тем более когда ты уже здесь.

Опросник, длиной в пять страниц, начинался с невинных общих вопросов, однако затем вопросы становились все более личными и оскорбительными. Помощник экспериментатора, сидящий строго напротив испытуемого, подгонял свои ответы таким образом, чтобы они оба всякий раз работали над одним и тем же вопросом. Определенные вопросы помощник экспериментатора сопровождал стандартными комментариями. Эти комментарии, поначалу довольно-таки невинные, становились все более агрессивными, и в конце концов он впадал в ярость. По ходу заполнения опросника высказывания были следующими:

  1. Перед началом работы над опросником помощник экспериментатора пролистывает его до конца со словами: «Ну надо же, какой длинный».
  2. Вопрос 7: «Перечислите блюда, которые обычно составляют Ваш дневной рацион». Комментарий: «Господи, что же я ел сегодня утром на завтрак?»
  3. Вопрос 9: «Слышите ли Вы иногда звон? Насколько часто?» Помощник экспериментатора замечает: «Взгляните-ка на девятый. Они что, издеваются? Я слышу звон всякий раз, когда заканчивается лекция».
  4. Вопрос 13: «Перечислите детские болезни, которые Вы перенесли, и укажите возраст, в котором Вы ими болели». Комментарий: «Что-то меня злит этот вопрос о детских болезнях. Я не могу припомнить, какими детскими болезнями я болел, не говоря уже о возрасте. А Вы?»
  5. Вопрос 17: «Каков средний годовой доход Вашего отца?» Комментарий: «Нет, меня это определенно возмущает. Какое им дело до того, сколько
    получает мой отец? Я оставляю этот вопрос без ответа».
  6. Вопрос 25 представляет собой длинный ряд утверждений, таких как «Моется или умывается нерегулярно»; «Скорее всего, нуждается в психиатрической помощи» и т. п. От отвечающего требуется пометить, кому из членов его семьи в наибольшей степени подходит то или иное утверждение. В вопросе особо оговаривается, что ответ «Ни к кому» недопустим и что каждый пункт должен быть заполнен. Помощник экспериментатора восклицает: «Будь я проклят, если я заполню этот 25-й пункт!» «Моется или умывается нерегулярно» - это же форменное оскорбление!» И он сердито вычеркивает весь вопрос.
  7. Вопрос 28: «Сколько раз в неделю вы вступаете в половые сношения? 0-1 2—3 4—6 7 и более». Помощник экспери-ментатора взрывается: «К дьяволу! Я вообще не обязан им обо всем этом рассказывать».
  8. Угрюмо сидит в течение еще нескольких минут, затем разрывает опрос ник на части, комкает обрывки и швыряет их на пол со словами: «Хватит тратить время! Я забираю свои книги и ухожу» — и демонстративно покидает комнату.
  9. В опроснике остается еще восемь вопросов, в последнем из которых спрашивается: «Со сколькими мужчинами (помимо Вашего отца) у Вашей матери были внебрачные связи? 4 и менее 5—9 10 и более

В этой побуждающей к «гневу» серии участвовали испытуемые, относящиеся к условиям Эпи/Наив, Эпи/Инф и Плацебо. Помощник экспериментатора и здесь не знал, к какому условию принадлежит испытуемый.

В целом, в эксперименте было организовано семь условий, которые позволили на материале двух разных эмоциональных состояний (а) оценить влияние «удовлетворительности объяснения» на возникновение эмоции и (б) подойти к оценке влияния симпатической активации на возникновение эмоции. В схематической форме эти условия можно обозначить следующим образом:
ЭЙФОРИЯГНЕВ
Эпи/ИнфЭпи/Инф
Эпи/НаивЭпи/Наив
Эпи/ДезинфПлацебо
Плацебо


Условие Эпи/Дезинф не использовалось в серии «Гнев». Исходно оно было задумано как контрольное, и нам показалось достаточным введение его в качестве средства оценки возможных побочных эффектов информирования испытуемых только в условии «Эйфории».

Показатели. Использовались два основных показателя эмоционального состояния. Во-первых, это были данные стандартизированного наблюдения за поведением испытуемого через стекло Гезелла. Насколько эйфорично или гневно он действовал? Поведение испытуемого может быть сочтено в известном смысле «полуприватным» показателем настроения, поскольку, как считал испытуемый, его эмоциональное поведение мог наблюдать только еще один человек, находившийся в комнате, — предположительно, тоже студент. Второй показатель — данные самоотчета, в котором, посредством целого ряда шкал, испытуемый описывал свое настроение в каждый конкретный момент. Такой показатель может быть сочтен «публичным» индикатором настроения, открытым и экспериментатору, и его помощникам.

НАБЛЮДЕНИЯ


Эйфория. По каждому из 14 пунктов стандартизированной активности помощника экспериментатора наблюдатель вел протокол, где фиксировал, что сделал и что сказал испытуемый. Поведение испытуемого расписывалось по следующим категориям:

Категория 1: «Присоединяется к деятельности». К этой категории от-носились случаи, когда испытуемый включался в действия помощника экспериментатора: например, делал или пускал самолетики, бросал бу-мажные мячики в корзину, крутил обруч и т. п.

Категория 2: «Начинает новую деятельность». Сюда относились случаи «творческой эйфории», когда испытуемый сам затевал новые типы действий, отличные от действий помощника экспериментатора. Например, один испытуемый распахнул окно и, смеясь, бросал бумажные мячики в прохожих; другой вспрыгнул на стол и стал крутить обручи на ноге и на шее.

Категории 3 и 4: «Игнорирует помощника экспериментатора или просто смотрит на него».

Для проверки достоверности отнесения к категориям оно осуществлялось двумя независимыми наблюдателями. Полное совпадение между ними достигалось в 88% случаев.

Гнев. По каждому из пунктов поведения помощника экспериментатора наблюдатель вел протокол в соответствии со следующей схемой:

Категория 1: «Соглашается». В ответ на комментарии помощника экспериментатора испытуемый делает замечание, указывающее, что он соглашается с помощником и что его тоже раздражает тот или иной пункт опросника. Например, на комментарий относительно вопроса о «доходах отца» испытуемый отзывается: «Я тоже не люблю такие личные вопросы».

Категория 2: «Не соглашается».

Категория 3: «Нейтрален».

Категория 4: «Сам выдает комментарии по поводу опросника, соответствующие или противоречащие комментариям помощника экспериментатора». В данном случае испытуемый действует независимо от помощника экспериментатора.

Категория 5: «Наблюдает».

Категория 6: «Игнорирует».

САМООТЧЕТЫ О НАСТРОЕНИИ И ФИЗИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ


Когда сеанс с участием помощника экспериментатора подходил к концу, экспериментатор возвращался в комнату, измерял участникам эксперимента пульс и произносил:

Перед тем как мы начнем тесты зрения, нам понадобится еще один вид информации. Мы установили, как нетрудно себе представить, что на остроту зрения может повлиять еще целый ряд факторов, помимо супроксина. Насколько вы голодны, насколько устали, какое у вас сейчас настроение — чувствуете ли вы радость или, напротив, раздражение в момент тестирования, — все это может повлиять на результат. Чтобы понять полученные данные, мы должны различить, какие эффекты вызваны этими причинами, а какие — супроксином.

Единственный для нас способ получить эти данные о вашем физическом и эмоциональном состоянии — спросить об этом вас. Я раздам вам опросники и попрошу отвечать как можно точнее. Разумеется, чем точнее будет описание вашего душевного и физического состояния, тем лучше мы сможем проинтерпретировать результаты зрительных тестов.


В соответствии с этим объяснением опросник содержал некоторое число отвлекающих вопросов о голоде, утомлении и т. п., а также вопросы, имеющие более непосредственное отношение к эксперименту. Для измерения настроения или эмоционального состояния использовались два следующих критических вопроса:

  1. Как вам кажется, насколько раздраженным или раздосадованным вы чувствуете себя в данный момент?
  2. Как вам кажется, насколько довольным и счастливым вы чувствуете себя в данный момент?

Для измерения эффектов эпинефрина и определения того, привел ли укол к требуемому телесному состоянию, задавались следующие вопросы:

  1. Чувствовали ли вы сердцебиение (осознавали ли удары собственного сердца)?
  2. Ощущали ли вы тремор (непроизвольное дрожание рук и ног)?

В дополнение к этим шкалам испытуемых просили заполнить два опросника с открытыми вопросами, которые затрагивали другие возможные телесные и эмоциональные ощущения во время эксперимента. Окончательной мерой телесного состояния был пульс, измерявшийся врачом или экспериментатором дважды: непосредственно перед уколом и сразу же по-сле сеанса с «подсадной уткой».

После того как испытуемый заполнял все эти опросники, экспериментатор объявлял, что эксперимент окончен, устраивал разоблачение «обма-на», подробно отвечал на вопросы испытуемых и призывал их к соблюдению секретности. Затем испытуемые заполняли краткий опросник, касавшийся их переживаний, если таковые имели место, предварительных знаний либо возникших подозрений о процедуре эксперимента. Никто из испытуемых ранее не слышал об эксперименте, но 11 человек оказались на-столько подозрительны в отношении деталей эксперимента, что их данные были автоматически исключены из дальнейшего анализа.

Испытуемыми были здоровые молодые мужчины, студенты Миннесотского университета, посещавшие курс введения в психологию.

РЕЗУЛЬТАТЫ


Влияние экспериментальных манипуляций на эмоциональное состояние. Эйфория: данные самоотчетов. При сравнении значений по условиям Эпи/Дезинф и Эпи/Инф сразу же становится ясно, что экспериментальные различия не связаны с артефактами, вызванными информирующим характером инструкций. В обоих условиях испытуемый был предупрежден, что вследствие инъекции он может ожидать возникновения у себя ряда симптомов. В условии Эпи/Дезинф, где указанные симптомы не соответствовали телесному состоянию испытуемых, суммарный показатель оценки ими своего состояния как эйфорического почти вдвое превышал значение соответствующего показателя для условия Эпи/Инф, в котором симптомы полностью соответствовали телесному состоянию испытуемых. Таким образом, справедливо отнести различия между информированными испытуемыми и испытуемыми в прочих условиях на счет различий в заданной нами «удовлетворительности объяснения», а не приписать их действию артефактов, таких, как склонность к интроспекции и самопроверка.

Результаты со всей очевидностью показывают, что, в соответствии с нашими ожиданиями, испытуемые были более восприимчивы к настроению помощника экспериментатора и, следовательно, испытывали эйфорию в большей степени тогда, когда у них не было объяснения собственного телесного состояния, -чем когда такое объяснение у них было. Средние значения по условиям Эпи/Наив и Эпи/Дезинф значимо выше, чем среднее по условию Эпи/Инф.

Интересно отметить, что испытуемые, участвовавшие в условии Эпи/Дезинф, испытывали эйфорию в несколько большей степени, чем испытуемые, принимавшие участие в условии Эпи/Наив. Мы относим этот результат за счет различий в «удовлетворительности объяснения». Хотя в условии Эпи/Наив испытуемому не предоставлялось объяснение его те-лесного состояния, он, возможно, находил его сам, причем в последнем случае — вне зависимости от поведения помощника экспериментатора. Скорее всего, он решал, что его самочувствие — результат инъекции. Если испытуемый так и сделает, он будет менее восприимчив к действиям помощника экспериментатора. Похоже, что в условии Эпи/Дезинф он будет менее предрасположен к случайному обнаружению такого объяснения, чем в условии Эпи/Наив, поскольку в условии Эпи/Дезинф и экспериментатор, и врач описывают ему последствия инъекции, совершенно не соответствующие тому, что он чувствовал на самом деле. Действие подобной инструкции, вероятно, состояло как раз в том, что испытуемому становилось труднее самостоятельно обнаружить вышеуказанное альтернативное объяснение.

Поведение. В условии Эпи/Дезинф испытуемые вели себя несколько более эйфорично, чем испытуемые в условии Эпи/Наив, которые, в свою очередь, вели себя более эйфорично, чем испытуемые в условии Эпи/Инф. Таким образом, результаты по всем показателям непротиворечивы и подтверждают, что в том случае, если у испытуемого нет другого объяснения своего телесного состояния, он перенимает эйфорическое состояние помощника экспериментатора.

Гнев. Мы должны были, разумеется, ожидать, что испытуемые в условии Эпи/Наив будут гневливее, чем испытуемые в условии Эпи/Инф. Именно такой результат и был получен.

Очевидно, что предоставление испытуемому удовлетворительного объяснения его телесного состояния значительно снижает тенденцию интерпретировать это свое состояние как гневное под влиянием наблюдаемого поведения помощника экспериментатора.

В условиях Эпи/Наив и Эпи/Дезинф некоторые испытуемые, отвечая на открытые вопросы, четко приписывали свое физическое состояние действию инъекции, например: «Это от укола меня трясет». Таких испытуемых мы обозначили как «самоинформированных».

Получается, что воздействие эпинефрина в этом случае не вполне ясно, поскольку экспериментальная процедура укола предоставляет испытуемым альтернативную интерпретацию. Когда этот артефакт принят в расчет, данные определенно свидетельствуют о том, что состояние физиологического возбуждения — необходимый компонент эмоционального переживания. После исключения самоинформированных испытуемых данные внутренне согласованы и указывают на большую эмоциональность испытуемых, получавших эпинефрин, по сравнению с испытуемыми, получавшими плацебо.

[Таким образом, в целом были подтверждены исходные предположения, которые могут быть представлены следующими соотношениями:]

ЭЙФОРИЯЭпи/Дезинф > Эпи/Наив > Эпи/Инф = Плацебо
ГНЕВ Эпи/Наив > Эпи/Инф = Плацебо


ОБСУЖДЕНИЕ


Подведем общие итоги эксперимента и проанализируем, насколько они поддерживают положения, выдвинутые нами в первой части работы. Во-первых, мы предположили, что индивид, оказавшийся в состоянии физиологического возбуждения и не обладающий его объяснением, будет склонен обозначить это состояние, опираясь на доступные его познанию явления. Из этого следует, что, манипулируя когнитивными процессами индивида в указанном состоянии, мы можем заставить его чувства развиваться в любом из множества возможных направлений. Это положение поддерживается экспериментальными данными, поскольку испытуемые, подвергшиеся инъекции эпинефрина и не имевшие объяснения возникшего телесного состояния, как показывают их поведение и самоотчеты, легко вошли в столь различные эмоциональные состояния, как эйфория и гнев.

Из этого первого предположения должно следовать, что индивид, находясь в состоянии физиологического возбуждения и обладая полностью удовлетворительным объяснением этого состояния, не будет интерпретировать его иными возможными способами. Экспериментальные данные подтверждают это предположение. В тех опытах, где испытуемые получали инъекцию эпинефрина и были точно проинформированы о том, что они будут чувствовать и почему, они оказались относительно устойчивы к любым попыткам повлиять на их интерпретацию. В условиях, провоцирующих гнев, такие испытуемые не отчитывались о гневе и не демонстрировали его; в условиях, вызывающих эйфорию, эти испытуемые отчитывались о гораздо менее счастливом настроении, нежели испытуемые с точно таким же телесным состоянием, но не имеющие адекватного знания о том, почему у них такое самочувствие.

Наконец, предполагалось, что при наличии одной и той же информации индивид будет реагировать эмоционально только в том случае, если он испытывает состояние физиологического возбуждения. За вычетом действия экспериментальных артефактов данные в пользу этого положения непротиворечивы, но предварительны. Если исключить отдельные случаи склонности к «самоинформированию» у испытуемых, получавших эпинефрин, и к «самовозбуждению» у испытуемых, получавших плацебо, данные прямо соответствуют и этому предположению.

Таким образом, результаты четко соответствуют теоретическим предсказаниям. Однако поскольку для того, чтобы исключить влияние экспериментальных артефактов, мы были вынуждены частично опираться на анализ внутренних переживаний испытуемых, наш вывод неизбежно делается предварительным. Чтобы исключить влияние этих артефактов, был проведен ряд дополнительных экспериментальных серий.

Для сравнения эпинефрина и плацебо в условиях, исключающих действие тенденции к «самоинформированию», были проведены эксперименты на крысах. В одном из них Зингер [10] продемонстрировал, что в условии, индуцирующем страх посредством одновременного предъявления громкого звонка, звука сирены и яркой вспышки света, крысы, которым был введен эпинефрин, были гораздо больше напуганы, чем крысы, которым вводилось плацебо. Крысы, находившиеся под действием эпинефрина, мочились, испражнялись и дрожали больше, чем крысы, которым вводилось плацебо. В контрольном условии (без вызванного страха) различий между группами с плацебо и эпинефрином не наблюдалось, и ни одна из групп не выказала проявлений страха.

В совокупности этот массив исследований действительно служит существенным подтверждением исходного предположения. Если вызывать у людей состояние симпатической активации, которому не дается немедленного удовлетворительного объяснения, они легко могут входить в состояния эйфории, гнева и веселья. Изменение интенсивности симпатической активации ведет к изменению интенсивности эмоциональных состояний как у крыс, так и у человека.

Давайте проанализируем возможные следствия нашего рассуждения и полученных результатов для более широкой области психологии эмоций. Мы отмечали во введении, что исследования физиологических характеристик, позволяющих различать эмоциональные состояния, взятые в совокупности, дают довольно противоречивые результаты. В большинстве из этих исследований, хотя и не во всех, не выявлено различий между разнообразными эмоциональными состояниями. Поскольку как люди, а не как ученые, мы не испытываем трудностей при опознании, обозначении и различении наших чувств, результаты этих исследований долгое время казались загадочными и парадоксальными. Вероятно, именно поэтому сложилась устойчивая тенденция рассматривать эти результаты как обязанные своим существованием неполноте научного знания или неадекватности исследовательских методов, с помощью которых они были получены, а следовательно, не принимать эти результаты в расчет и уделять гораздо больше внимания тем нескольким работам, в которых были продемонстрированы какие-то физиологические различия между эмоциональными состояниями, чем тому массиву работ, где вовсе не было продемонстрировано различий. Однако возможно, что эти результаты должны быть рассмотрены буквально, и тогда эмоциональные состояния на самом деле могут характеризоваться общим высоким уровнем симпатической активации при нескольких различиях в физиологическом состоянии для разных эмоций, если такие различия вообще существуют. Если сказанное верно, результаты данной работы могут помочь разрешить эту проблему. Очевидно, что настоящее исследование не исключает возможности физиологических различий между эмоциональными состояниями. Однако дело в том, что, вводя наших испытуемых в одно и то же состояние симпатической активации, вызванное эпинефрином, мы могли, управляя когнитивными факторами, ввести их в диаметрально противоположные состояния эйфории и гнева. Поэтому, скорее всего, когнитивные факторы — главные детерминанты выбора эмоциональных «ярлыков», которыми мы обозначаем обычные состояния физиологического возбуждения.

Литература

  1. Cannon W. В. Bodily changes in pain, hunger, fear and rage. (2nd ed.) New York: Appleton, 1929.
  2. Cantril H., Hunt W. A. Emotional effects produced by the injection of adrenalin//Amer. J. Psychol., 1932, 44, 300—307.
  3. Festinger L. A theory of social comparison processes // Hum. Relat, 1954,7, 114-140.
  4. Hunt J. McV., Cole M. W., Reis E. E. Situational cues distinguishing anger, fear, and sorrow//Amer. J. Psychol., 1958, 71, 136—151.
  5. James W. The principles of psychology. New York: Holt, 1890.
  6. Landis C., Hunt W.A. Adrenalin and emotion // Psychol. Rev., 1932, 39, 467-485.
  7. Marason G. Contribution a 1'etude de 1'action emotive de 1'adrenaline // Rev. Francaise Endocrinol.. 1924. 2. 301-325.
  8. Ruckmick C. A. The psychology of feeling and emotion. New York: McGraw-Hill, 1936.
  9. Shachter S. The psychology of affiliation. Stanford, Calif.: Stanford Univer. Press, 1959.
  10. Singer J. E. The effects of epinephrine, chlorpromazine and dibenzyline upon the fright responses of rats under stress and non-stress conditions. Unpublished doctoral dissertation, University of Minnesota, 1961.
  11. Wrightsman L. S. Effects of waiting with others on changes in level of felt anxiety //J. abnorm. soc. Psychol., 1960, 61, 216—222.




Описание Психология мотивации и эмоций / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, М.В. Фаликман. М.: ЧеРо, 2002. С. 462 - 480.
Рейтинг
5/5 на основе 1 голосов. Медианный рейтинг 5.
Просмотры 5477 просмотров. В среднем 5477 просмотров в день.
Похожие статьи