Предисловие

Задумывая эту рецензию, я не собирался критиковать конкретно лингвистические теории Скиннера, а хотел критически рассмотреть рассуждения бихевиористов (сейчас я бы даже сказал «эмпиристов») о природе высших психических процессов. Я настолько подробно остановился на книге Скиннера по той простой причине, что в ней эти рассуждения нашли наиболее точное и исчерпывающее отражение, — пожалуй, вернее эту работу оценить сложно. Таким образом, если выводы, которые я пытаюсь здесь обосновать, правильны — а я уверен, что так оно и есть, — то работу Скиннера можно в конечном итоге рассматривать как доведение посылок бихевиористов до абсурда. Лично я считаю, что бесспорным достоинством, а никак не недостатком книги Скиннера является то, что ее можно использовать с этой целью. Именно поэтому я столь подробно ее анализирую. В рамках теории Скиннера я, признаться, не усматриваю способов как-то исправить приведенные в книге выкладки, за исключением, быть может, отдельных мелких огрехов. Иными словами, я не усматриваю способа радикально исправить его выкладки в рамках идей бихевиоризма, необихевиоризма или даже в более общем смысле эмпиризма, которые оказали столь большое влияние на современную лингвистическую, психологическую и философскую мысль. Главный вывод, который я, подробнейшим образом рассмотрев эти теории, пытаюсь провести в своей рецензии, состоит в том, что общая для них точка зрения в значительной степени является мифом и что ее общепринятость отнюдь не является результатом экспериментальной проверки, аргументированных рассуждений или отсутствия достойной альтернативы.

I

Скиннер в своей книге пытается решить проблему «функционального анализа» вербального поведения. Под функциональным анализом он подразумевает выявление переменных, которые определяют это поведение, и подробное описание их взаимодействия, приводящего к той или иной вербальной реакции. Далее эти определяющие переменные описываются в системе таких понятий, как стимул, подкрепление, депривация. Значение этих понятий было довольно полно раскрыто в ходе экспериментов над животными. Иными словами, целью этой книги является представление готовой методики предсказания вербального поведения и управления им посредством наблюдения за физической средой, в которой пребывает говорящий, и влияния на нее.

Скиннер полагает, что достигнутые в последнее время успехи в области лабораторного изучения поведения животных внушают некоторый оптимизм, поскольку «мы неплохо разобрались в основных процессах и отношениях, которые определяют отличительные особенности вербального поведения... результаты [таких экспериментов] для разных видов поразительно схожи. Недавние исследования показали, что те же методы, не привнося в них существенных изменений, можно распространить и на изучение человеческого поведения».

Иначе говоря, если вы задаетесь целью исследовать причинность поведения (в отсутствие независимых нейрофизиологических данных), вам придется довольствоваться единственной доступной информацией, а именно, списком воздействующих на организм внешних раздражителей (inputs), и его актуальной реакцией, а потом вы попытаетесь описать зависимость реакции от воздействовавших на организм в прошлом внешних раздражителей. Но это всего-навсего постановка вопроса. Если признавать сам вопрос приемлемым к рассмотрению, то спорить тут не о чем, хотя Скиннер с пеной у рта защищает свою формулировку, будто это какой-то важный тезис, который другие исследователи напрочь отвергают. Разногласия между сторонниками важности «вклада организма» в обучение и образ действий и ее противниками касаются в основном характера и сложности зависимости, а также методов постановки экспериментов и исследований, необходимых для точного определения влияния этого фактора. Если вклад организма сложным образом определяет поведение, то единственный шанс предсказать поведение, пусть даже в первом приближении, сводится к тому, чтобы разработать довольно расплывчатую программу исследований и для начала в мельчайших деталях изучить само поведение, а также способности данного конкретного организма.

Скиннер утверждает, что внешние факторы, под которыми понимаются актуальные стимулы и история подкреплений (прежде всего частота, последовательность и длительность воздействия подкрепляющих стимулов), чрезвычайно важны, и что общие принципы, выявленные при изучении этого феномена в лабораторных условиях, дают основание для понимания сложностей вербального поведения. Скиннер убежденно и настойчиво повторяет, что ему удалось доказать, что вклад говорящего — вещь довольно банальная и примитивная и что для точного предсказания вербального поведения необходимо лишь указать ряд внешних факторов, которые он экспериментально определил в ходе наблюдений за низшими организмами. [...]

III

Сначала рассмотрим, как Скиннер употребляет термины стимул и реакция. В «Поведении организмов» они используются в узком значении. Часть явлений окружающей среды и часть поведения соответственно называются стимулом (пусковым, дискриминантным или подкрепляющим) и реакцией, если они закономерно

взаимосвязаны, то есть если кривые, отражающие их на графике, являются плавными и их динамика носит устойчивый характер. Очевидно, что если мы так определим стимул и реакцию, то нечасто встретим их, наблюдая за обычным человеческим поведением. Имеющиеся на сегодняшний момент данные позволяют признавать правомерность связи между стимулом и реакцией только при условии отказа от представления об объективном характере этой связи. Согласно теории Скиннера, типичным примером того, как стимул определяет реакцию, будет слово «Моцарт» при звуках музыкального произведения или слово «голландцы» при взгляде на картину. Как утверждает Скиннер, эти реакции «определяются крайне трудноуловимыми свойствами» предмета или события. Предположим, что вместо того, чтобы произнести «голландцы», мы сказали бы: «Подходит к обоям», «А я думал, тебе нравится абстракционизм», «Впервые вижу», «Один угол выше другого», «Висит слишком низко», «Прекрасно», «Ужас», «А помнишь, как мы прошлым летом в поход ходили?» — и все, что только может прийти в голову при взгляде на картину (в переводе на язык Скиннера, любая из реакций, обладающих достаточной силой). Скиннер бы сказал, что каждая подобная реакция определяется некими другими стимулами, присущими данному предмету. Если мы, посмотрев на красный стул, скажем «красный», то на нашу реакцию повлиял стимул «красный цвет», а если мы скажем «стул» — совокупность свойств стула (по Скиннеру, объекта), и так же объясняются прочие реакции. Этот прием столь же прост, сколь и лишен смысла. Поскольку свойств практически бесконечное множество (их количество равно количеству несинонимичных описательных выражений в языке, вне зависимости от того, что под этим понимать), то, с точки зрения Скиннера и его функционального анализа, мы, выявив определяющие стимулы, получили бы великое множество различных реакций. Но при этом сам термин «стимул» утрачивает всю свою объективность. И получается, что стимулы уже присущи не внешнему физическому миру, а самому организму. Мы определяем стимул по реакции на него. Из приведенных примеров становится понятно, что за рассуждениями об определяющей роли стимулов кроется бегство Скиннера в менталистскую психологию. Вербальное поведение невозможно предсказать на основе стимулов окружающей говорящего среды — ведь стимулы становятся нам известны только после реакции на них. Больше того, поскольку невозможно влиять на свойства физического объекта, на который человек будет реагировать (за исключением разве что искусственно созданных ситуаций), утверждение Скиннера, что его система, в отличие от традиционной, дает возможность влиять на вербальное поведение, неправдоподобно.

Другие примеры влияния (control) стимулов на поведение вряд ли изменят наше представление обо всей мистификации Скиннера. Так, имя собственное рассматривается как ответная реакция, «вызываемая конкретным человеком или предметом» (как определяющий стимул). Мне часто доводилось употреблять слова «Эйзенхауэр» и «Москва», которые, по-моему, ничем не хуже других имен собственных, но при этом соответствующие объекты никогда не являлись для меня стимулами. Как данный факт объяснить с точки зрения теории Скиннера? Допустим, я произношу имя отсутствующего здесь друга. Будет ли это примером употребления имени собственного под влиянием друга как стимула? В другом месте Скиннер утверждает, что стимул вызывает реакцию в том смысле, что присутствие стимула увеличивает вероятность данной реакции. Но ведь очевидно: вероятность того, что говорящий произнесет полностью имя и фамилию некоего человека, отнюдь не возрастает при личной встрече с обладателем этого имени. Да и вообще, с какой стати приравнивать имя конкретного человека к имени собственному как классу?

Тут же возникает целый ряд подобных вопросов. Создается впечатление, что слово «вызывать» — это всего лишь вводящая в заблуждение подмена традиционно употребляемых глаголов «означать» или «ссылаться». Утверждение, что для говорящего связь отнесения — это «всего лишь вероятность того, что говорящий определенным образом среагирует на действующий стимул, обладающий определенными свойствами», в корне неверно, если понимать слова «действующий», «стимул» и «вероятность» в их буквальном значении. На то, что Скиннер и не предполагал их использовать в прямом смысле, указывает множество примеров, таких, как тот, где говорится, что ситуация или положение дел «вызывают» реакцию, выступая в роли стимула. Так, выражение «иголка в стоге сена» «может определяться как единое целое в ситуации определенного типа»; а слова, относящиеся к одной части речи, например прилагательные, определяются единым комплексом свойств стимулов. «Предложение "Мальчик управляет магазином" определяется исключительно сложным стимулом». «Фраза "Он совсем плох" может быть стандартной реакцией, определяемой положением дел, которые так же определяют реакцию "Он болеет"». Когда дипломатический представитель по возвращении из-за границы представляет отчет о виденных событиях, этот отчет «определяется удаленным стимулом». Утверждение «Это война» может быть реакцией на «неоднозначную международную ситуацию». Формы глаголов, заканчивающиеся на «-л», определяются трудноуловимой характеристикой стимулов, которые мы называем «действие в прошлом», а «-ит» в высказывании «Мальчик бежит» определяется такими особенностями ситуации, как «актуальность». Объясняя приведенные примеры, где действующий стимул даже необязательно взаимодействует с реагирующим организмом, невозможно истолковать понятие «обусловливающая роль стимула», чтобы такое толкование хоть как-то было связано с лабораторными экспериментами или сохраняло бы хотя бы видимость объективности.

Теперь рассмотрим, как Скиннер использует понятие «реакция». Лингвистов, несомненно, очень волнует проблема выявления единиц вербального поведения. Вполне вероятно, что методами экспериментальной психологии можно разрешить множество все еще существующих сложностей в их выявлении и систематизации. Скиннер, конечно, признает необходимость и важность выявления единиц речевого поведения, но довольствуется настолько расплывчатым ответом на этот вопрос, что о его решении говорить не приходится. Для него единица речевого поведения — вербальный оперант — это класс распознаваемых реакций, функционально связанных с одной или более стимульной переменной. Скиннер, однако, не предлагает никакой методики для определения для данной конкретной ситуации сути этих переменных, количества подобных единиц и способа определения их границы в общем потоке реакций. Также не предпринято никаких попыток определить, по каким параметрам определяющая роль стимулов должна быть схожей, чтобы два физических события рассматривались как примеры одного операнта. Если вкратце, то подавляющее большинство простейших вопросов, которые обязательно задали бы любому исследователю, предложившему метод описания поведения, так и остались без ответа. Скиннер довольствуется тем, что он называет переносом (экстраполяцией) установленного в ходе лабораторных исследований понятия «оперант» в область человеческой речи. В типичной для Скиннера методике эксперимента вопрос выявления единицы поведения не слишком интересует исследователя. Он своим произволом определяет такую единицу, как зафиксированное нажатие животным на рычаг или склевывание птицей зерна, в то время как систематические вариации такого операнта и его устойчивость к угашению описываются как функция от депривации и график получения подопытным животным подкрепления (в виде корма). Таким образом, оперант определяется через конкретный эксперимент. Такой подход в высшей степени рационален и привел к многочисленным любопытным результатам. Тем не менее совершенно бессмысленно говорить о переносе данного представления об операнте на обыкновенное вербальное поведение. Такая «экстраполяция» не оставляет никакой возможности подтвердить то или иное определение единиц «вербального репертуара».

В своей концепции функционального анализа Скиннер выделяет в качестве основного элемента, или базовой зависимой переменной, «силу реакции». В эксперименте с нажатием рычага сила реакции определяется в терминах величины возобновления при угашении (emission during extinction). Скиннер утверждает, что это «единственный показатель, который изменяется существенно и в предсказуемом направлении в условиях "процесса обучения". В книге Скиннера сила реакции определяется как «вероятность ее возобновления». В результате у читателя создается обнадеживающая иллюзия объективности, которая, однако, быстро рассеивается при более пристальном рассмотрении вопроса. Автор употребляет термин «вероятность» в довольно-таки размытом значении. С одной стороны, утверждается, что «наши доказательства участия каждой переменной [в силе реакции] основываются исключительно на наблюдении над частотностью». В то же время оказывается, что частотность — довольно ненадежное мерило силы, поскольку, например, частотность реакции может быть «изначально приписана частотности переменных характеристик». Неясно, каким образом частотность реакции может быть связана с чем-то, помимо частотности возникновения определяющих ее переменных, если мы принимаем идею Скиннера о том, что поведение в конкретной ситуации «полностью определяется» соответствующими управляющими переменными. Более того, несмотря на то, что доказательство влияния каждой переменной на силу реакции основывается исключительно на наблюдении за частотностью, оказывается, что «мы основываем понятие силы на нескольких видах доказательств», в частности: на возобновлении реакции (особенно в непривычных условиях), на уровне энергии (силе давления), на высоте звука, на темпе повторения и ее задержке, на размере букв и проч. при письме, на мгновенном повторении, и — завершающий фактор, важный, но вводящий при этом в заблуждение, — на общей частотности.

Пожалуй, не будет ошибкой сделать из рассуждений Скиннера о силе реакции — основном элементе функционального анализа — вывод, что лучшей трактовкой его экстраполяции понятия «вероятность» с положительными коннотациями объективности является использование этого понятия в качестве замены таких ненаучных слов, как «интерес», «намерение», «убеждение» и т.д. Такой вывод подкрепляется тем, как Скиннер использует термины «вероятность» и «сила». Процитируем всего лишь один-единственный пример, где Скиннер определяет процесс утверждения научного суждения как «генерирующий дополнительные переменные, повышающие его вероятность», и в более общем смысле—его силу. Если мы поймем это предположение буквально, то степень принятия научного утверждения может быть описана как простая функция от громкости, высоты звука и частотности провозглашения, а для повышения степени принятия можно было бы направить пулеметы на толпы людей, чтобы заставить их выкрикивать это научное утверждение. Пожалуй, то, как Скиннер рассуждает об утверждении теории эволюции, проливает свет на ход его мысли. Эта «единичная совокупность вербальных реакций... приобрела большую убедительность—силу—при помощи нескольких типов конструкций, основанных на вербальных реакциях в области геологии, палеонтологии, генетики и т.д.». Несомненно, термины «сила» и «вероятность» должны трактоваться как замена более знакомых выражений «обоснованная уверенность», или «подтвержденная возможность», или что-то еще в этом роде. Подобная вольная трактовка, по-видимому, предполагается, и когда мы читаем о том, что «частотность эффективного действия является, в свою очередь, причиной того, что мы могли бы назвать "уверенностью" слушающего или что "наша уверенность в чьих-то словах, также зависит или даже совпадает с нашей склонностью действовать в соответствии с полученными вербальными стимулами"».

Из приведенного отрывка становится ясно, что понятие подкрепления окончательно утратило объективное значение. Из этих примеров видно, что человек может получить подкрепление, даже если он не выдает никакой реакции, и что для подкрепляющего стимула нет вообще необходимости воздействовать непосредственно на человека и даже существовать (достаточно, если его представляют или на него надеются). Когда мы читаем, что человек исполняет ту музыку, которая ему нравится, или говорит, что ему вздумается, или думает, что хочет, или читает, что хочет, и т.д., ПОТОМУ ЧТО для него это подкрепляющие стимулы, или что он пишет книгу или сообщает что-то другим, ПОТОМУ ЧТО для него подкрепляющим стимулом является поведение слушателя или читателя, мы можем только сделать вывод, что термину «подкрепление» приписывается исключительно ритуальная функция. Фраза «X получает подкрепление от Y (стимула, состояния дел, события и т.д.)» используется для маскировки фраз «X хочет Y», «X нравится Y», «X хочет, чтобы Y был» и т. д. Употребление термина «подкрепление» не обладает объяснительной силой, а мысль, будто эта подмена слов добавляет ясности или объективности в описание желания, симпатии и т.д., — серьезное заблуждение. Это может привести лишь к стиранию существенных различий между взаимозаменяемыми понятиями. Как только мы осознаем диапазон значений термина «подкрепление», многие ошеломляющие утверждения Скиннера перестанут казаться таковыми. Возьмем для примера утверждение, будто бы поведение творчески мыслящего художника «полностью определяется случайными подкреплениями». От психолога можно было бы ожидать указания на то, как бессистемное и ненаучное описание обыденного поведения простыми словами может получить объяснение с точки зрения понятий, разработанных в ходе тщательных экспериментов и наблюдений, или даже быть заменено некоей логичной схемой. Простая подмена терминологии, при которой научные лабораторные термины используются в туманном значении, не представляет ни малейшего интереса.

Заявление Скиннера, будто все вербальное поведение приобретается и поддерживается «в силе» посредством подкрепления, выглядит бессмысленным, поскольку неясно, что он имеет в виду под «подкреплением», словно для него это лишь замена для обозначения любого (не обязательно очевидного) фактора, связанного с приобретением или закреплением вербального поведения. Та же трудность связана с тем, как Скиннер употребляет термин «выработка условного рефлекса». Павловский условный рефлекс и оперантное обусловливание, в отличие от обучения людей,—это процессы, о которых в психологии имеется четкое представление. Утверждение, что обучение и передача информации — всего лишь вопрос обусловливания, не имеет смысла. Оно истинно, если мы понимаем термин «обусловливание» широко, но даже в этом случае мы все равно не только не узнаем больше об обусловливании, но даже сделаем его менее понятным и объективным. Насколько нам известно, ситуация меняется, если мы используем термин «обусловливание» в его буквальном смысле. Точно так же высказывание «функция утверждения — упростить передачу реакции от одного наименования к другому или от одного объекта к другому» не несет особой значимости. Как это можно применить к утверждению «Киты — млекопитающие»? Или, возьмем пример Скиннера, есть ли смысл заявлять, что суть влияния фразы «Телефон не работает» на слушателя состоит в том, чтобы переподчинить его поведение, которое ранее вызывалось стимулом «не работает», стимулу «телефон» при помощи процесса простого обусловливания? Какие законы обусловливания срабатывают в данном случае? Больше того, если вдуматься, то как можно описать поведение, определяемое стимулом «не работает»? В зависимости от предмета высказывания, от текущего состояния мотивации слушающего и т.д. его поведение может варьироваться от ярости до удовольствия, он может починить предмет или выкинуть его, просто перестать им пользоваться или, наоборот, попытаться воспользоваться им (например, чтобы узнать, правда ли он не работает) и т.д. Говорить об «обусловливании» или «переподчинении предшествующего поведения новому стимулу» в данном случае равносильно тому, чтобы вместо науки начать ломать комедию. [...]

VII

Скиннер строит свою классификацию вербальных оперантов на основании их «функциональной» связи с дискриминантным стимулом, подкреплением и другими вербальными реакциями. Так, требование определяется как «вербальный оперант, в котором реакция подкрепляется типичным последствием и, таким образом, функционально обуславливается соответствующими условиями депривации или аверсивной стимуляции». Сюда включаются вопросы, приказы и т. д. Каждый термин в приведенном определении вызывает массу вопросов. <...>

Понятие аверсивного обусловливания также сбивает с толку. Оно включает угрозы, побои и пр. Функционирование аверсивной стимуляции дано просто описательно. Если у говорящего есть опыт соответствующего подкрепления (например, если конкретная реакция влекла за собой «прекращение угрозы нанесения вреда — отмену событий, которые ранее влекли за собой такой вред и тем самым стали условными аверсивными стимулами»), он будет реагировать адекватно, когда звучит угроза, за которой ранее следовало нанесение вреда. Отсюда следует, что говорящий сможет правильно отреагировать на требование «Кошелек или жизнь», только если он уже бывал убит. Но даже если трудности в описании механизма аверсивного обусловливания несколько компенсированы тщательным анализом, все равно мало толку в определении оперантов по тем же самым причинам, которые были упомянуты в случае с депривацией.

Мы вновь убеждаемся, что претензия Скиннера на то, что его новая дескриптивная система превосходит традиционную, «поскольку термины соотносятся с данными экспериментов», необоснованна. Утверждение «X хочет Y» не становится яснее от установления соотношения между количеством нажатий на рычаг и количеством часов лишения пищи. Замена «X хочет Y» на «X лишен Y» не делает описание поведения более объективным. Претензия Скиннера на превосходство нового метода анализа требований основывается на том, что этот метод предлагает объективные основания для традиционной классификации на просьбы, команды и т.д. Традиционная классификация основывается на намерении говорящего. Но намерение, убежден Скиннер, может быть сведено к условиям подкрепления, и соответственно мы можем объяснить традиционную классификацию с точки зрения подкрепления поведения слушающего. Так, например, вопрос — это требование, которое «определяет вербальное действие, и поведение слушающего позволяет нам классифицировать его как просьбу, команду или мольбу». Требование является просьбой, если «слушающий независимо мотивирован поддерживать говорящего», командой — если «поведение слушающего подкреплено уменьшением угрозы», мольбой, если это требование «способствует подкреплению, создавая соответствующий эмоциональный настрой». Требование является советом, если «последствия подкрепления от говорящего позитивно поддерживают слушающего». Требование является предупреждением, если, «придерживаясь поведения, описываемого говорящим, слушающий избегает аверсивной стимуляции» и т. д. Очевидно, что все это попросту неверно, если Скиннер употребляет слова «просьба», «команда» и пр. в их значениях, принятых в английском языке. Понятие «вопрос» не включает в себя понятия «команда». Фраза «Передайте, пожалуйста, соль» — это просьба (но не вопрос), вне зависимости от того, есть ли у слушающего мотивация выполнить ее. Не каждый, к кому адресована просьба, расположен благосклонно. Реакция не перестает быть командой, если она не имеет последствий. Так же и вопрос не становится командой, если говорящий отвечает на него по причине реальной или воображаемой угрозы. Не все советы хороши, и реакция не перестает быть советом, даже если ему не следуют. Так же и предупреждение может быть ошибочным: приняв его во внимание, слушающий может получить аверсивный стимул, и, наоборот, проигнорировав, можно получить положительное подкрепление. Короче говоря, вся классификация неудачна. Мы можем, недолго думая, показать, что невозможно разграничить просьбы, команды, советы и пр., основываясь на поведении или настроении конкретного слушателя. Также мы не сможем этого сделать, исходя из типичного поведения всех слушающих. К некоторым советам никогда не прислушиваются, некоторые никуда не годятся и т. д. То же относится ко всем видам требований. То, что Скиннер явно удовлетворен приведенным анализом традиционной классификации, в высшей степени удивительно.