Джордж А. Миллер. Когнитивная революция с исторической точки зрения: Psychology OnLine.Net

Джордж А. Миллер. Когнитивная революция с исторической точки зрения

Джордж А. Миллер. Когнитивная революция с исторической точки зрения
Добавлено
27.02.2008 (Правка )

Когнитивная психология – дитя 1950-х, продукт того времени, когда психология, антропология и лингвистика находились в процессе собственного переопределения, а компьютерная наука и нейронаука только появлялись на свет. Психология не могла принять участие в когнитивной революции до тех пор, пока не освободилась от бихевиоризма, вернув, таким образом, проблеме познания должное научное уважение. К тому времени для представителей нескольких дисциплин стало ясно, что решение ряда изучавшихся ими вопросов неизбежно зависит от разработки проблем, традиционно относимых к другим областям науки. Потребовалось сотрудничество: эта статья – мой личный отчет о том, как все происходило.

Каждый может быть творцом истории. Но только великий человек может быть ее летописцем.

Афоризм Оскара Уайльда подходит сюда как нельзя лучше. В то же время, утверждение о том, что мы вершили историю, было бы проявлением излишней самонадеянности. Но все же творить историю может любой человек; фиксировать исторические события – совсем иное дело. Я обладаю некоторыми необходимыми для этого научными познаниями, но ничего из них не войдет в мой рассказ. Я предлагаю собственный отчет о происходившем в надежде, что он может заинтересовать настоящих историков науки, а то и помочь им.

В то время, когда все это происходило, я не осознавал, что был, по сути, революционером, в моей жизни переплелись тогда две различные истории. Они развивались бок о бок, но я расскажу сперва психологическую историю.

Когнитивная революция в психологии

Когнитивная революция в психологии была по своей сути контрреволюцией. Первая революция произошла значительно раньше, когда группа психологов-экспериментаторов, вдохновленная открытиями Павлова и других ученых, предложила сделать психологию наукой о поведении. Они утверждали, что психические явления не наблюдаемы извне. Единственно доступные нам объективные данные – это наблюдаемое поведение. Поэтому, рассуждали они, если психология выберет поведение в качестве своего предмета, она может стать объективной наукой, основанной на научных законах поведения.

Поведенческая революция преобразила американскую экспериментальную психологию. Восприятие превратилось в различение, память – в научение, язык – в вербальное поведение, а интеллект стал тем, что измеряют тесты на интеллект. К тому времени, когда я учился в аспирантуре Гарварда, в начале 1940-х, трансформация была завершена. Меня учили исследовать поведение, и я привыкал переводить свои мысли на новый жаргон бихевиоризма. Так как меня больше всего интересовали проблемы речи и ее слухового восприятия, то такой перевод требовал иногда особой ловкости. Впрочем, репутация ученого вполне могла зависеть от того, насколько ему удавались подобные уловки.

В 1951 году я выпустил «Язык и общение», книгу, которая стала результатом четырех лет преподавания в Гарварде курса «Психология языка». В предисловии я написал: «Это книга бихевиористского толка – написанная без фанатизма, но, несомненно, несущая следы моих предпочтений. Едва ли существует более научный подход, но даже если он и есть, то в конечном итоге это все равно окажется бихевиоризм». Читая эту книгу сейчас, я понимаю, что она эклектична, а не бихевиористична. Несколькими годами позже Б.Ф. Скиннер опубликовал книгу «Вербальное поведение», где предложил воистину бихевиористское понимание языка и общения. В соответствии со стандартами Скиннера, моя книга не имела или почти не имела отношения к поведению.

В 1951 году я, должно быть, все еще надеялся снискать уважение в научных кругах, присягая на верность бихевиоризму. Но через пять лет, вдохновленный своими коллегами Ноэмом Хомским и Джерри Брунером, я перестал делать вид, что я бихевиорист. Итак, я датирую когнитивную революцию в психологии той самой эпохой – началом 1950-х.

Ограничения теории информации.

В то время я был изрядно разочарован своими неудачными попытками приложить теорию информации Клода Шеннона к психологии. После некоторого первоначального успеха мне не удавалось распространить ее за пределы сделанного самим Шенноном анализа последовательностей букв в письменных текстах. Теория цепей Маркова, на которой был основан шенноновский анализ языка, обладала тем достоинством, то согласовывалась с анализом стимулов и реакций, к которому питали слабость бихевиористы. Но измерение информации основано на вероятностях, и вероятности становились все более интересными по сравнению с их логарифмическими значениями, однако ни вероятности, ни их логарифмические значения не проливали свет на стоящие за ними психологические процессы.

Таким образом, я был готов принять альтернативу цепям Маркова, которую предлагал Хомский. Как только я понял, что использованные Шенноном цепи Маркова не могут объяснить механизмов естественного языка, я пришел к принятию синтаксической теории как более адекватного объяснения познавательных процессов, отвечающих за структурные аспекты человеческого языка. Грамматические правила, на основе которых строятся фразы и предложения, нельзя считать поведением. Они представляют собой менталистские гипотезы о познавательных процессах, стоящих за речевым поведением, которое мы можем наблюдать.

Конец бихевиоризма

Бихевиоризм был захватывающей авантюрой для экспериментальной психологии, но к середине 1950-х стало очевидно, что он нежизнеспособен. Как заметил Хомский, определять психологию как науку о поведении – все равно что определять физику как науку об показаниях счетчиков. Если бы научная психология преуспела в своих начинаниях, то менталистским концепциям пришлось бы интегрировать и объяснять бихевиористские данные. Мы все еще неохотно употребляли понятия наподобие «ментализм», чтобы описывать необходимое нам, и вместо этого говорили о познании.

Когнитивная контрреволюция в психологии, как бы мы ее ни называли, вернула в экспериментальную психологию сознание. На мой взгляд, необходимо помнить, что сознание никогда не исчезало из социальной или клинической психологии. Представители экспериментальной психологии в США были единственными, кто верил, что бихевиоризм им подойдет. Что касается меня самого, то когда я разочаровался в Гарварде, зажатый между жестким бихевиоризмом Б.Ф. Скиннера и психофизикой С.С. Стивенса, я обратился к социальной психологии Джерри Брунера, и в 1960 г. это привело к созданию в Гарварде Центра Когнитивных Исследований. Группа Брунера на Боу-стрит некоторое время называла себя «Когнитивным проектом», поэтому мы просто заменили в названии слово «проект» на слово «центр». Брунер получил грант от Нью-Йоркской корпорации Карнеги, а Дин Банди предоставил нам помещение. Мы собрали группу из ярких молодых выпускников и нескольких сложившихся ученых, которые разделяли наши интересы. Наиболее сильное влияние на мое мышление оказали тогда Питер Уэйзон, Нельсон Гудман и Ноэм Хомский.

Бихевиоризм процветал прежде всего в США, и когнитивная революция в психологии позволила заново установить контакты с некоторыми выдающимися психологами за рубежом. В Великобритании, в Кэмбридже, сэр Фредерик Бартлетт проводил исследования памяти и мышления, и влияние бихевиоризма обошло эти работы стороной. В Женеве Жан Пиаже сформировал новые представления о детском интеллекте, которые вдохновили изрядное число последователей. Москвич А.Р. Лурия оказался одним из тех первопроходцев, которые стали рассматривать мозг и психику как единое целое. Ни один из этих троих никогда не бывал в Центре, но мы были хорошо знакомы с их работами. И когда мы сомневались в себе, мы вспоминали об этих людях, и их достижения давали нам силы про-должать наше дело.

Мне приятно говорить о том, что Гарвардский Центр когнитивных исследований оказался успешным проектом. Яркие молодые выпускники стали замечательными психологами, которые не боялись таких слов, как сознание, ожидание, восприятие, память. Вот так я и пережил когнитивную революцию в психологии.

Когнитивная революция и когнитивная наука

Пока экспериментальные психологи переосмысливали определение психологии, в других областях науки происходило множество не менее важных событий. Набирала популярность кибернетика Норберта Винера, Марвин Минский и Джон Маккарти изобретали искусственный интеллект, а Аллен Ньюэлл и Герб Саймон занимались моделированием познавательных процессов на компьютере. Наконец, Хомский буквально в одиночку перестраивал лингвистику.

В историческом приложении к книге Ньюэлла и Саймона «Решение задач человеком» говорится: «1956 год может считаться переломным в развитии психологии переработки информации». (с.878). Подтвердить эти слова нетрудно. В 1956 г. Маккарти, Минский, Шеннон и Нат Рочестер провели в Дартмуте конференцию, посвященную искусственному интеллекту, в которой приняли участие практически все, кто в то время работал в этой области. В 1956 г. Шеннон и Маккарти издали сборник «Автоматы», а Минский опубликовал технический ответ, который после многократных дополнений пятью годами позже превратился в одну из его наиболее влиятельных статей «Шаги по направлению к искусственному интеллекту».

Кроме того, в 1956 г. Джерри Брунер, Джеки Гуденаф и Джордж Остин опубликовали книгу «Исследование мышления», где детально проанализировали понятие «познавательных стратегий». В 1956 г. в Мичигане Таннер, Светс, Бердселл и их коллеги занимались приложением теории обнаружения сигналов к восприятию. Я опубликовал статью под названием «Магическое число 7+2», описывающую некоторые ограничения нашей способности обрабатывать информацию. В 1956 г. Уорд Гуденаф и Флойд Лаунсбери написали несколько статей по компонентному анализу, которые стали образцами для построения когнитивной антропологии, а Дж.Б. Кэррол издал сборник докладов Бенджамина Ли Уорфа, посвященных влиянию языка на мышление.

Короче говоря, 1956 год был неплохим годом для тех, кто интересовался теориями познания, но и несколько лет до него и после него были немногим хуже. Многие исследователи находились на гребне исследовательской волны, которая поднялась в годы Второй Мировой войны: прежде всего, это создатели теории управления, теории информации, теории обнаружения сигналов, теории вычислительных машин и самих вычислительных машин.

Момент зарождения/зачатия

Ньюэллл и Саймон совершенно верно указали на 1956 год как на решающий не только для них, но и для всех нас. На самом деле, я могу еще больше сузить временные рамки интересующего нас события. Я датирую момент зарождения когнитивной науки 11 сентября 1956 г., вторым днем симпозиума, организованного «Специализированной рабочей группой по теории информации» в Массачусетском Технологическом Институте. В то время, разумеется, никто не мог представить, что произошло нечто особенное, поэтому никто не думал, что необходимо подобрать какое-нибудь название – оно возникло значительно позже.

Председателем организационного комитета был Питер Элиас, который незадолго до того перебрался в МТИ из Гарварда, где занимал должность младшего научного сотрудника. Первый день, 10 сентября, был посвящен теории кодирования, а вот второй день я считаю днем рождения когнитивной науки. Утро началось с доклада Ньюэлла и Саймона, посвященного их модели «Логик-теоретик». Второй доклад был сделан представителями IBM: Нат Рочестер и его сотрудники использовали мощнейший из доступных в то время компьютеров (IBM-704 с оперативной памятью 2048 машинных слов) для проверки нейрофизиологической теории клеточных ансамблей Дональда Хебба. Затем Виктор Ингве сделал доклад о статистическом анализе пауз в речи и о его отношении к синтаксису.

В докладе Ноэма Хомского информационная теория была использована в качестве фона, на котором слушателям была представлена трансформационная порождающая грамматика. В комментарии к докладу Элиас отметил, что многие другие лингвисты говорили ему, будто бы язык обладает поистине математической точностью, но Хомский – первый лингвист, который обосновал это утверждение. Его работа 1956 г. содержала идеи, которые он развил годом позже в монографии «Синтаксические структуры», повлекшей за собой когнитивную революцию в теоретической лингвистике.

В завершение второго дня Г. Шикали описал некоторые эксперименты по скорости опознания изображений, я рассказал о том, как мы преодолеваем ограничения, характерные для нашей кратковременной памяти, а Светс и Бердселл раскрыли значение теории обнаружения сигналов для понимания процессов перцептивного опознания. На следующий день симпозиум завершился.

Я покидал симпозиум с убеждением, скорее интуитивным, нежели рациональным, что экспериментальная психология, теоретическая лингвистика и компьютерное моделирование познавательных процессов – части более широкого целого, и что в будущем мы увидим их поступательное развитие и координацию.

Рождение когнитивной науки

К 1960 г. стало очевидно, что на наших глазах зарождалось нечто междисциплинарное. В Гарварде мы называли это «когнитивными исследованиями», в университете Карнеги-Мэллон говорили о «психологии обработки информации», а в Ла-Хойе использовали название «когнитивная наука». В принципе, то, как мы это называли, не имело особого значения вплоть до 1976 г., когда нашей работой заинтересовался Фонд Альфреда П. Слоуна.

В то время Фонд Слоуна только что завершил весьма успешную программу поддержки новой отрасли науки, названной «нейронаукой», и два вице-президента Фонда – Стив Уайт и Эл Сингер – думали, что следующим шагом должно стать наведение мостов через пропасть между мозгом и сознанием. Им необходимо было как-то обозначить этот шаг, и они выбрали в качестве названия «когнитивную науку». Они создали специальную программу Фонда Слоуна по когнитивной науке, чтобы выяснить, что можно сделать.

Я узнал о проекте Фонда в 1977 г. от одного из его сотрудников Кеннета А. Клайвингтона. Насколько я помню, Кен говорил с Марвином Минским и другими учеными из МТИ и обдумывал предложение о вложении денег в искусственный интеллект. Я бессовестно встрял в спор, убеждая их, что в таком случае деньги Фонда будут потрачены лишь на покупку компьютеров. Я утверждал, что разработки по искусственному интеллекту были на самом деле частью более широкого движения. В то время Фонд Слоуна болезненно относился к обвинениям в том, что он финансирует преимущественно МТИ, так что мое предложение о расширении «клиентуры» было принято благосклонно.

Междисциплинар ные проекты.

Я утверждал, что в проекте должны были быть задействованы, по крайней мере, шесть дисциплин: психология, лингвистика, нейронаука, компьютерная наука, антропология и философия. В качестве центральных отраслей мне виделись психология, лингвистика и компьютерная наука, остальные же три – в качестве периферических. Разделение этих областей науки было и остается формально пригодным, но, если вдуматься, не вполне удобным. Так уж сложилось исторически, что каждая из них унаследовала определенный взгляд на познание, и каждая продвинулась в своем развитии достаточно далеко, чтобы понять, что решение некоторых ее проблем зависит в значительной степени от решения проблем, традиционно относимых к другим дисциплинам.

Фонд Слоуна принял мое предложение и учредил комитет, куда вошли несколько представителей разных отраслей, которые должны были определить состояние когнитивной науки на 1978 г. и подготовить отчет, содержащий рекомендации относительно необходимых действий. Комитет собрался один раз – в Канзасе. Сразу стало ясно, что каждый член комитета знал свою собственную научную область и имел представление о двух-трех интересных открытиях в других отраслях. После многочасовой дискуссии эксперты в области Икс утратили всякое желание судить о дисциплине Игрек, и т.д. В конце концов, они сделали то, в чем каждый мог проявить свою компетенцию: все написали о своих отраслях, а издатели – Сэмюэл Джей Кейсер, Эдвард Уокер и я – склеили из этих кусочков итоговый отчет. (Keyser, S.J., Miller, G.A., and Walker, E., Cognitive Science in 1978. Неопубликованный отчет, представленный на рассмотрение Фонду Альфреда П. Слоуна, Нью-Йорк).

В нашем отчете была единственная схема, которую я привожу ниже (см. рис. 1). Шесть отраслей науки были объединены в шестиугольник. Каждая линия на этой схеме обозначала область междисциплинарных исследований, при этом каждая такая область уже появилась к 1978 г. и требовала объединения методического инструментария двух дисциплин, расположенных на концах линии. Так, кибернетика использовала понятия, разработанные в компьютерной науке, чтобы моделировать функции мозга, которые, в свою очередь, освещает нейронаука. Похожим образом компьютерная наука и лингвистика уже были объединены в рамках вычислительной лингвистики. Лингвистика и психология соединяются в психолингвистике, антропология и нейронаука встречаются в исследованиях эволюции мозга, и т.д. Сегодня, я думаю, все 15 возможных связей могут быть представлены достоверными исследованиями, а 11 связующих линий, которые были установлены в 1978 г. с тех пор были значительно укреплены.

Наш отчет был передан в Фонд Слоуна, рассмотрен еще одним экспертным комитетом и принят. Программа, которая была разработана вслед за этим, обеспечивала получение грантов несколькими университетами с тем условием, что денежные средства будут потрачены на развитие коммуникации между дисциплинами. Один из таких частных грантов достался Майклу Газзаниге, в то время работавшему на медицинском факультете Корнельского университета, и обязал его создать то, что с тех пор носит название когнитивной нейронауки. Благодаря Слоуновской программе многие ученые получили возможность ознакомиться с работами в других областях науки и стали относиться к ним с большей терпимостью. В течение нескольких лет процветали междисциплинарные семинары, коллоквиумы и симпозиумы.



Рисунок 1. Когнитивная наука в 1978 г. Каждая из линий, соединяющих две научные дисциплины, представляет направление междисциплинарных исследований, которое к 1978 г. уже существовало.

Когнитивная наука сегодня.

К сожалению, Фонд Альфреда П. Слоуна не реализовал до конца наш замысел, но взаимодействия, которые поощрялись в 1980-е гг., не прошли бесследно. Некоторые ветераны тех лет задаются вопросом, была ли программа успешной и существует ли сейчас то, что мы могли бы назвать «когнитивной наукой». Что касается меня, я предпочитаю говорить о «когнитивных науках» – во множественном числе. Но первоначальная идея единой науки, которая исследовала бы, как человеческий разум представляет мир и обрабатывает информацию, а также как эти его возможности структурно и функционально воплощены в человеческом мозге, все еще столь притягательна, что противостоять ей невозможно.

Литература:

1. Miller G.A. (1951) Language and Communication, McGraw-Hill
2. Skinner B.F. (1957) Verbal Behavior, Appleton-Century-Crofts
3. Newell A. and Simon H.A. (1972) Human Problem Solving, Prentice-Hall
4. Shannon C.E., McCarthy J., Eds. (1956) Automata Studies, Annals of Mathematics Studies (Vol. 34) Princeton University Press
5. Minsky M. (1961) Steps toward artificial intelligence. Proc. IRE 49, 8–29
6. Bruner J.S. et al. (1956) A Study of Thinking, John Wiley
7. Miller, G.A. (1956) The magical number seven, plus or minus two. Psychological Review. 63, 81–97
8. Elias P. et al. (1956) Information theory. IRE Trans. Information Theory, IT-2(3)
9. Chomsky, N. (1957) Syntactic Structures, Mouton




Описание Когнитивная психология – дитя 1950-х, продукт того времени, когда психология, антропология и лингвистика находились в процессе собственного переопределения, а компьютерная наука и нейронаука только появлялись на свет. Психология не могла принять участие в когнитивной революции до тех пор, пока не освободилась от бихевиоризма, вернув, таким образом, проблеме познания должное научное уважение. К тому времени для представителей нескольких дисциплин стало ясно, что решение ряда изучавшихся ими вопросов неизбежно зависит от разработки проблем, традиционно относимых к другим областям науки. Потребовалось сотрудничество: эта статья – мой личный отчет о том, как все происходило. [Перевод Я. Киселевой под ред. М. Фаликман]
Вложенные файлы
  • Miller.GIF
Рейтинг
3/5 на основе 1 голосов. Медианный рейтинг 3.
Теги
Просмотры 27263 просмотров. В среднем 27263 просмотров в день.
Похожие статьи