Книга проф. А. Ф. Лазурского выходит новым изданием в то время, когда и русская психологическая наука и преподавание психологических дисциплин в высших учебных заведениях переживают острый кризис. С одной стороны, успехи физиологической мысли, проникшей методами точного естествознания в самые сложные и трудные области высшей нервной деятельности. С другой, всевозрастающая оппозиция внутри самой психологической науки по отношению к традиционным системам эмпирической психологии обусловили и определили собой этот кризис. К этому присоединилось еще совершенно неизбежное и естественное стремление, общее почти для всего нынешнего российского фронта культуры, пересмотреть основы и принципы психологии в свете диалектического материализма, связать научно-исследовательскую, теоретическую разработку и преподавание этой науки с более общими и фундаментальными предпосылками философского характера.
Вся эта сложная обстановка — и теоретическая, и педагогическая,— создавшаяся благодаря кризису и реформе психологии, требует непременно некоторых предварительных пояснений для всякого вновь выходящего сочинения по этим вопросам, особенно для переиздаваемых ныне прежних курсов.
Курс проф. А.Ф. Лазурского составился лет 15 назад из лекций, читанных студентам одной из высших петербургских школ, и предназначался как учебное пособие для этого курса в высшей школе. Своему назначению он отвечал и удовлетворял в полной мере. Написанный с исключительной простотой, ясностью и доступностью изложения, он соединяет в себе необходимые для всякого учебника достоинства: полную научность сообщаемого в нем материала с педагогически целесообразным, кратким и систематическим его распределением. Ныне книга выходит в свет третьим изданием и в первую очередь должна, по нашей мысли, исполнить то же назначение — дать школе руководство к курсу психологии и тем самым помочь и преподавателю, и студенту выйти из кризиса, который школой практически ощущается раньше и острее всего как отсутствие учебника.
Именно это практическое назначение нового издания заставило не просто перепечатать текст книги в том виде, в каком он сложился под рукой самого автора, а подвергнуть курс некоторой критической редакции, которая осуществлена для настоящего издания ассистентами Психологического института при 1-м Московском государственном университете В. А. Артемовым, Н. Ф. Добрыниным, А. Р. Лурия и пишущим эти страницы. Задача была в высшей степени трудная. Требовалось, с одной стороны, сохранить весь пиетет к научному и педагогическому наследству такого крупного ученого, как почтенный проф. А.Ф. Лазурский, избегнуть всяческого искажения и вульгаризации его мысли, сохранить в меру возможности в нетронутом и точном виде и дух, и даже букву его книги, способ его выражения, как бы интонации и паузы его курса. С другой стороны, необходимо было дать в руки студенту учебник по курсу психологии, который он прослушал в 1925 р., т. е. учесть и внести в книгу все необходимые поправки на время, которые всегда нарастают на учебной литературе за 10—15 лет, но которые возросли особенно ощутительно и явно именно за последнее десятилетие — годы кризиса.
Задача эта, очевидно для всякого, невыполнима в полной мере. Поэтому и на настоящую попытку приходится смотреть как на компромисс, как на некоторое половинчатое решение вопроса, которое может создать временный учебник переходного типа, но никак не разрешить вопрос нацело и окончательно созданием нового учебника того типа, который отвечал бы всем предъявляемым к нему нынешним состоянием науки требованиям. Такой учебник нового типа — дело будущего. Переходным же к нему временным пособием может вполне, по нашему суждению, служить курс проф. А.Ф. Лазурского. За это говорит та, в общем, совершенно здоровая научная почва, на которой стоял автор в педагогической и теоретической работе и на которой построен его курс.
«Одной из наиболее характерных черт современной психологии,— начинается этот курс,— можно считать постепенное превращение ее в точную науку — в том смысле слова, в каком мы применяем этот термин по отношению к естествознанию» (1925, с. 27). В этом «постепенном превращении» мы стоим сейчас перед такими радикальными попытками реформы нашей науки, что точка зрения автора курса может легко показаться слишком умеренной и «постепенной». Но он был, несомненно, из тех психологов, которые стояли на пути к превращению психологии в точную науку.
Его общебиологическая точка зрения на психику, трактующая все вопросы психологии как проблемы биологического порядка; его исходное утверждение, что все психические функции также имеют свою физиологическую сторону, иначе говоря, что чисто психических процессов в организме нет (процесс творчества, говорит он, между прочим, подобно всем остальным душевным явлениям, есть процесс психофизиологический, т. е. имеющий свой определенный физиологический коррелят); убеждение в совершенной закономерности психической деятельности; наконец, учение о целостном характере личности, утверждающее, что наша психическая организация дана нам как нечто целое, как связанное, организованное единство,— все это настолько совпадает с основными принципами биологической и реалистической психологии, что ставит книгу в гораздо большую близость к современности, чем целый ряд других университетских курсов, созданных даже в совсем недавнее время. К этому надо прибавить сравнительно редкую для русского университетского курса особенность, именно внесение в курс элементов и данных экспериментальной психологии, и общий трезвый и прозрачный дух естествоведа и реалиста, пронизывающий всю книгу.
Вот те неоспоримые достоинства учебника, точки соприкоснове¬ния его с вновь возникающей научной психологией, которые необходимо было воздвигнуть на первое время, подчеркнуть и сделать доминирующими в книге. Но для того чтобы обеспечить за ними преобладание, пришлось с величайшей осторожностью внести некоторые видоизменения в самый текст. В общем все изменения текста, т.е. техническая сторона проделанной над книгой редакционной работы, сводятся к следующему.
Исключена из книги глава XXI (во втором издании) — «Религиозные чувства». Глава эта, органически не связанная с курсом, не входящая непременной составной частью в систему курса, и в научном отношении не представляет какой-либо серьезной и оригинальной ценности. Это не больше, чем маленькое ответвление в главе о психологии чувства, ничуть не обязательное и внутренне не необходимое. К тому же едва ли в какой другой области положения автора могут оказаться столь спорными, столь научно не установленным самый психологический анализ веры и религиозных представлений, таким предположительным и недостоверным, как именно в этой главе. Поэтому было бы крайне нецелесообразно сохранять в учебной книге спорный и односторонний материал, к тому же потерявший за последние годы, в связи с общим культурным переломом, почти в окончательной мере интерес. В современном университетском курсе такой главы, разумеется, не может быть, — следовательно, не должно ее быть и в учебнике, призванном обслуживать этот курс.
Еще выпущена одна страница из главы I — «Предмет и задачи», где автор вразрез с общей своей точкой зрения защищает право науи на введение гипотез и утверждает, что в этом смысле понятие Души как основы наблюдаемых нами психических процессов имеет полное право на существование. Это отбрасывает нас так далеко назад в прошлое даже по сравнению с эмпирической психологией, этой психологией без души, что прозвучало бы несомненным и резким диссонансом в курсе научной психологии.
В остальном текст перепечатан полностью со второго издания о ничтожными пропусками отдельных слов, полуфраз, примечаний и пр. Эти пропуски вызывались большей частью чисто техническими и стилистическими требованиями в зависимости от некоторых дополнений, которые нами введены в текст. Мы считали себя вправе сделать это, так как исходили из убеждения, что учебник не песня, из которой слова не выкинешь, и что пропуск одного слова или замена одного слова другим, более подходящим по требованию контекста, никак нельзя почесть за искажение. Сделано это в крайне редких случаях — там, где было совершенно необходимо и неизбежно и где отказаться от этого значило бы отказаться вовсе от редакции текста.
Сделанные в тексте поправки и внесенные в него дополнения везде заключены в квадратные скобки и тем самым выделены из текста и обозначены как позднейшие добавления. К этому пришлось прибегнуть, потому что самый характер учебника не допускал обширных примечаний, выносок из текста, ссылок на литературу и на других авторов. Учебник должен был остаться учебником, т. е. книгой, связно и систематически излагающей учебный научный курс.
По характеру своему, добавления и поправки везде почти носили характер поправок на время: так, где говорится о задачах, методах и предмете психологии, нами прибавлено всякий раз [эмпирической.— Ред.], потому что и теоретически, и исторически утверждения автора сохраняют научную достоверность только при этой поправке; эта поправка сама собой подразумевалась и прежде, но это было излишне специально оговаривать, потому что другой психологии, кроме психологии эмпирической, для наших учебных курсов не существовало. Такой характер, в общем, носят большинство сделанных поправок. Кое-где вставлено слово для усиления мысли, для связи е контекстом, с дополнением, сделанным прежде. Кое-где опущено излишнее и вно¬сящее туман слово; кое-где оно заменено другим, опять-таки для органической связи внесенных дополнений с общим контекстом.
Наконец, сделанные в некоторых главах более крупные дополнения, тоже выделенные скобками, представлялись нам тем минимумом необходимых сведений, которые должны быть внесены в учебник и без которых пользование учебником было бы положительно невозможным, потому что курс, читаемый с кафедры, и курс, читаемый по книге, в этом случае разошлись бы окончательно и непоправимо. При этом дополнения всякий раз приходилось делать не в виде простых оговорок тех или иных положений, ссылок и беглых замечаний, но везде нужно было иметь в виду студента и излагать в двух словах самое существо дела. Дополнения эти всякий раз делались нами с соблюдением известной исторической перспективы. Они сообщаются всегда как более поздняя научная точка зрения. Это оказалось тем уместнее, что сама книга Лазурского не представляет из себя строго замкнутой, централизованной и оригинальной психологической системы. Оригинальное научное творчество Лазурского проявилось в других отраслях его работы, но не в разработке общей системы, теоретической психологии.
При том отсутствии общепризнанной системы, которое характеризовало последние десятилетия эмпирическую психологию, психологи разных направлений и школ создавали почти всякий раз свою оригинальную систему изложения курса и по-своему толковали основные психологические категории и принципы. При таком положении дела курс проф. А.Ф. Лазурского не может быть охарактеризован иначе, как составной, включающий в себя начатки нескольких систем, объединяющий множество различных пониманий и намечающий некоторую среднюю линию, равнодействующую разных психологических направлений. Личная точка зрения автора, которая, конечно, сказалась в самом выборе материала и объединении его достаточно ясно, скорее всего может быть названа эклектической. Это и позволяет думать, что вновь внесенные положения и сведения не окажутся органически чуждыми в системе книги, а найдут свое место в ряду других перекрещивающихся линий курса.
При этом надо иметь в виду, что учебник вообще не должен строиться догматически; скорее он должен иметь осведомительный и ознакомительный характер. В наше время, как это ни антипедагогично, учебник психологии по необходимости должен в большей или меньшей степени носить критический характер. Еще не создана та новая система научной психологии, которая, ни в чем не опираясь на прежние, сумеет построить свой курс. Еще во многом основные точки зрения в нашей науке определяются чисто отрицательными признаками. Еще очень многое держится в новой науке силой отталкивания и критики. Психология как наука, говоря словами Э. Торндайка, ближе к нулю, чем к совершенству. С другой стороны, еще слишком велика необходимость использования прежнего опыта, реализованного в старых терминах; еще во всеобщем употреблении и житейского, и научного языка находятся привычные понятия и категории.
По всему этому с самого начала пришлось отказаться от мысли перевести весь курс на язык новой психологии или хотя бы ввести параллельную терминологию, классификацию и систему. Это значило бы вместо редактирования третьего издания книги А.Ф. Лазурского написать совершенно новую книгу. Поэтому пришлось совершенно сознательно решиться на выпуск книги, излагающей систему эмпирической психологии в терминах эмпирической психологии, в традиционной классификации и пр., и пр. Но все это хотелось несколько освежить новым научным материалом и несколько приблизить к современности. Вторая задача заключалась в сообщении книге некоторого критического принципиального материала, в критической прививке новой точки зрения.
Дело в том, что в общем и целом проф. Лазурский стоит обеими ногами на почве традиционной эмпирической психологии и разделяет с ней все те недостатки и несовершенства, которые заставляют возникающую научную психологию противополагать себя эмпирической психологии и стать к ней в оппозицию. Вскрыть основную линию расхождения достаточно резко и ясно, представить новую точку зрения достаточно подробно и убедительно в дополнениях, делаемых всякий раз попутно, по случайному поводу, отрывочно, никак нельзя было. Поэтому нам представлялось целесообразным в очень кратких словах сделать это в 2-м разделе настоящего предисловия, который мог бы дать всякому пользующемуся книгой некоторое критическое направление мысли, необходимую прививку и поставил бы его в верное отношение к точке зрения, с достаточной полнотой представленной в книге Лазурского. Таким образом, 2-й раздел предназначается для всякого читателя как вступительная или дополнительная глава к книге.
Мы вполне отдаем себе отчет в том, что этим самым мы в гораздо большей степени, не врываясь совершенно в текст, изменяем основной тон и смысл книги, чем всеми теми незначительными пропусками, заметками и поправками, которые сделаны в тексте и оговорены выше. Но мы и в данном случае полагали, что и для памяти А.Ф. Лазурского будет более лестно, если учебник его, хоть и в критическом восприятии, будет введен вновь в нашу школу, для которой он единственно и создавался, чем если он будет сдан окончательно в архив, тем более что Лазурский не только ученый, но и общественник и педагог, несомненно, и сам бы не повторил дословно сейчас своего вторичного издания. Это можно утверждать с уверенностью, хотя и рискованно гадать о том, какую бы он сейчас занял позицию. И для школы полезнее использовать, хоть и критически, годный материал, чем остаться совершенно без учебника на все переходное время.
Было бы глубокой ошибкой считать, что кризис в психологической науке начался в последние годы, с возникновением направлений и школ, ставших в оппозицию к эмпирической психологии, и что до этого в науке все было благополучно. Эмпирическая психология, сменившая рациональную или метафизическую, произвела в предмете своего изучения существенную реформу. Объявив устами Дж. Локка исследование сущности души спекуляцией, она, в согласии с общим научным духом своего времени, эволюционировала все в том же направлении, пока не превратилась в «психологию без души», в опытную науку о душевных явлениях или состояниях сознания, изучаемых путем внутреннего восприятия или самонаблюдения. Однако на таком фундаменте создать общепризнанную и общеобязательную, как другие опытные науки, систему психологии не удалось, и общее состояние этой науки к концу XIX в. может быть правильнее всего охарактеризовано как сильнейший разброд научной мысли, расколовшейся на множество отдельных направлений, из которых каждое защищало собственную систему и по-своему толковало и понимало основные и фундаментальные категории и принципы своей науки. "Можно сказать, не боясь преувеличений, - говорит по этому поводу Н. Н. Ланге, - что описание любого психического процесса получает иной вид, будем ли мы его характеризовать и изучать в категориях психологической системы Эббингауза или Вундта, Штумпфа или Авенариуса, Мейнонга или Бине, Джемса или Г. Э. Мюллера" (1914, с. 43).
Глубокий кризис, расколовший эмпирическую психологию, имел своим неизбежным следствием, с одной стороны, отсутствие единой, всеми признанной научной системы, а с другой — делал неизбежным нарождение новых психологических направлений, пытающихся найти выход из кризиса путем отказа от основных предпосылок эмпирической психологии и перехода к более устойчивым, прочным и научно достоверным основам и источникам познания.
В самом деле, основные положения эмпирической психологии еще настолько сильно пропитаны наследием метафизической психологии, настолько тесно связаны с философским идеализмом, настолько проникнуты субъективизмом, что не представляют из себя хорошей и удобной почвы для создания единой научной системы психологии как естественной науки. Самое понятие «душевные явления» содержит в себе целый ряд элементов, непримиримых с научным естествознанием. Наследие рациональной психологии и недовершенность ее реформы сказываются здесь очень явственно.
Признавать душевные явления чем-то совершенно отличным по природе и сущности решительно ото всего остального в мире, что изу¬чается наукой, и приписывать им такие признаки и свойства, которые опять-таки ни в чем другом никогда и нигде в мире не обнаруживаются, — значит этим самым исключать самую возможность превращения психологии в точную естественную науку.
Наконец, материал эмпирической психологии, всегда субъективно окрашенный, всегда добытый из узкого колодца индивидуального сознания, и ее основной метод, признающий принципиальную субъективность познания психических явлений, настолько связывают науку и ограничивают ее возможности, что этим самым навсегда обрекают ее на атомизирование психики, дробление психики на множество отдельных, независимых друг от друга явлений и на неумение собрать их воедино. Эта психология была бессильна ответить на самые основные и первые для всякой науки вопросы; субъективное свидетельство о собственных переживаниях всегда оказывалось несостоятельным перед генетическими, и причинными их объяснениями, перед точным и расчлененным анализом их состава, перед совершенно бесспорным и объективно достоверным констати¬рованием их основных признаков.
Всем этим изнутри самой психологии раскрывалась необходимость стать на объективную точку зрения и таким образом определить предмет, метод и принципы своего изучения, чтобы обеспечить возможность построения точной и строгой научной системы. При всей неопределенности и смутности этой будущей системы, при всей несогласованности мысли среди разных направлений объективной психологии, при всей невыясненности зачастую самых основных ее положений и исходных точек все же можно попытаться наметить — в самых сжатых чертах — некоторые общие идеи этой научной психологии, в свете которых приходится психологу наших дней критически воспринимать и перерабатывать материал прежней психологии.
Предметом научной психологии обычно принято называть поведение человека и животных, причем под поведением подразумевать все те движения, которые производятся только живыми существами и отличают их от неживой природы. Всякое такое движение представляет собой всегда реакцию живого организма на какое-либо раздражение, либо падающее на организм из внешней среды, либо возникающее в самом организме. Реакция есть понятие общебиологическое, и мы одинаково можем говорить о реакциях растений, когда стебли растений тянутся к свету, о реакциях животных, когда моль летит на пламя свечи или собака выделяет слюну при показывании ей мяса, о реакциях человека, когда он, слыша звонок у входной двери, открывает ее. Во всех этих случаях мы имеем совершенно явный процесс полной реакции, начинающийся каким-либо раздражением, толчком, стимулом (свет, пламя свечи, вид мяса, звонок), затем переходящий в некоторые внутренние процессы, возникающие в организме благодаря этому толчку (химические процессы под влиянием света в растении и у моли; нервное возбуждение, восприятие, «воспоминание», «мысль» у собаки и человека), наконец, заканчивающийся каким-либо ответным движением, действием, изменением, актом в организме (изгибание стебля, полет моли, отделение слюны, ходьба и открывание двери). Эти три момента — раздражение, переработка его в организме и ответное действие — всегда присущи всякой реакции как в ее самых элементарных и простейших случаях и формах, где все они могут быть легко обнаружены и наглядно показаны, так и в тех случаях, когда из-за крайней сложности процесса, или столкновения многих раздражителей и реакций, или действия невидимого внутреннего раздражителя где-нибудь во внутренних органах (сокращение стенок кишечника, прилив крови к какому-нибудь органу) невозможно наглядно обнаружить все эти три момента. Точный анализ, однако, всякий раз обнаружил бы и в этих случаях наличие всех составных частей реакции.
Часто реакции принимают столь сложные формы, что требуют очень тщательного анализа для раскрытия всех трех моментов. Иногда раздражители бывают настолько глубоко скрыты во внутренних органических процессах, или настолько отставлены во времени от момента ответного движения, или вступают в связь с таким сложным соединением других раздражителей, что простым глазом не всегда можно их подметить и установить. Часто ответное движение или действие организма бывает настолько подавленным, сокращенным, необнаруженным и скрытым, что может легко остаться незамеченным и показаться вовсе отсутствующим. Таковы изменения дыхания и кровообращения при некоторых несильных чувствах или безмолвные мысли, сопровождаемые неслышной внутренней речью. Начинаясь с простейших движений одноклеточных животных, выражающихся в отталкиваниях от неблагоприятных раздражителей и притягиваниях к благоприятным, реакции усложняются и принимают все более и более высокие формы, переходя в сложнейшим образом организованное поведение человека.
Такой взгляд на основной механизм поведения вполне согласуется с той "основной биологической схемой нашей душевной жизни", которая приводится в настоящем учебнике: "восприятие внешних впечатлений, субъективная переработка их и, как результат этой переработки, то или иное воздействие на внешний мир". В полном согласии с таким пониманием находится и другое общее утверждение этого курса: всякое душевное переживание, в чем бы оно ни заключалось: в восприятиях или суждениях, в волевом напряжении или чувствованиях, есть уже процесс или деятельность.
Поведение животных и человека составляет чрезвычайно важную форму биологического приспособления организма к среде.
Приспособление, составляющее основной и универсальный закон развития и жизни организмов, имеет две основные формы. Один тип приспособлений составляют изменения строения животных, изменения их органов под влиянием тех или иных воздействий среды. Другой тип приспособлений, имеющий не меньшее значение, чем первый, заключается в изменении поведения животных без изменения строения тела. Всякий знает, какое громадное значение в сохранении индивида и рода имеет инстинкт, он сводится к чрезвычайно сложным приспособительным движениям животного, без которых существование животного и его вида было бы немыслимо.
Отсюда становится понятной биологическая полезность психики. Внося чрезвычайно большую сложность в поведение человека, придавая ему бесконечно разнообразные формы, сообщая ему огромную гибкость, психика оказывается драгоценнейшим биологическим приспособлением, равного которому не знает весь органический мир и которому человек обязан своим господством над природой, т. е. высшими формами своего приспособления. Самая психика при этом обнаруживает при научном исследовании свою двигательную природу, свое строение, совершенно совпадающее со структурой реакции, свое значение реального жизненного приспособления организма, его особой функции, во всем подобной по своей природе другим его приспособительным функциям. Самые тонкие явления психики суть не что иное, как особо организованные и особо сложные формы поведения, и, следовательно, психика выполняет ту же приспособительную функцию, что и все другие формы приспособлений организмов без изменения их организации.
Оба способа приспособления (как изменение строения животных, так и изменение их поведения без изменения строения) могут быть, в свою очередь, подразделены на наследственные и ненаследственные. Первые возникают очень медленным эволюционным путем, развиваются благодаря естественному отбору, закрепляются и передаются по наследству. Вторые представляют собой более быстрые и гибкие формы приспособления и возникают в процессе личного опыта индивида. Если первые позволяют приспособляться к медленным из¬менениям среды, то вторые отвечают на быстрые и резкие, внезапные изменения. Поэтому они устанавливают гораздо более разнообразные и гибкие формы связи между организмом и средой.
Также поведение животных и человека также слагается из реакций наследственных и приобретаемых в личном опыте. Наследственные реакции слагаются из рефлексов, инстинктов, некоторых эмоциональных реакций и представляют общий для всего вида наследственный капитал полезных биологических приспособлений организма. Происхождение их в общем такое же, что и наследственных изменений структуры организма, и вполне объясняется учением об эволюции, гениально разработанным Дарвином.
Только в недавнее время, благодаря исследованиям акад. Павлова и Бехтерева, возникло учение об условных рефлексах, раскрывающее механизм происхождения и выработки приобретаемых реакций.
Сущность этого учения сводится к следующему. Если на животное действует раздражитель, вызывающий у него прирожденную реакцию (простой, или безусловный, рефлекс), и одновременно (или несколько раньше) на животное воздействует другой, индифферентный раздражитель, который этой реакции нормально не вызывает, и такое совместное действие обоих раздражителей, совпадающее во времени, повторяется несколько раз, то обычно в результате этого животное начинает реагировать и на один индифферентный прежде раздражитель. Например, собаке дают мясо — и у нее выделяется слюна; это простой, или безусловный, рефлекс, прирожденная реакция. Если одновременно (или несколько ранее) на собаку начинает действовать любой другой раздражитель, например синий свет, стук метронома, почесывание и пр., то после нескольких раз такого совместного действия обоих раздражителей у собаки устанавливается обычно условный рефлекс, т. е. она начинает выделять слюну только при зажигании синего света или стуке метронома. Таким образом, между реакцией собаки (выделение слюны) и средой замкнулась новая связь, которая в наследственной организации ее поведения не дана и которая выработалась в силу известных условий (совпадение во времени) в процессе личного опыта собаки.
Этот механизм образования условного рефлекса чрезвычайно много уясняет в поведении животного. Это есть один из замечательнейших приспособительных механизмов, чрезвычайно гибкий, позволяющий устанавливать животному многообразные, сложные и гибкие формы взаимоотношения со средой и придающий поведению животного исключительно биологическое значение.
Этот механизм (ОМ – условного рефлекса) обнаруживает ясно основной закон поведения: приобретаемые реакции (условные рефлексы) возникают на основе наследственных (безусловных) и представляют собой, в сущности, те же наследственные реакции, но в расчлененном, комбинированном виде, и возникают они в совершенно новых связях с элементами среды. При этом они могут стать при известных условиях (достаточной силе раздражения, совпадении во времени с безусловным раздражителем) возбудителями любой реакции, т. е., иными словами, возможны, благодаря этому механизму, бесконечно разнообразные связи и соотношения организма со средой, благодаря чему поведение во всех (?) высших формах, встречающихся у человека, делается самым совершенным способом приспособления.
При этом оказывается, что решающим фактором в деле установления и образования условных рефлексов оказывается среда как система воздействующих на организм раздражений. Именно организация среды определяет и те условия, от которых зависит образование новых связей, составляющих поведение животного. Среда играет в отношении каждого из нас роль лаборатории, в которой у собак воспитываются условные рефлексы и которая, комбинируя известным образом и соединяя раздражители (мясо, свет, хлеб + метроном), всякий раз отличным образом организует поведение животного.
В этом смысле механизм условного рефлекса есть мост, перебрасываемый от биологических законов образования наследственных приспособлений, установленных Дарвином, к социологическим законам, установленным К. Марксом. Именно он [механизм условного рефлекса.— Ред.] может объяснить и показать, каким образом наследственное поведение человека, составляющее общебиологическое приобретение всего животного рода, переходит в социальное поведение человека, возникающее на основе наследственного, под решающим воздействием социальной среды. Только это учение позволяет подвести прочные биосоциальные основы под учение о поведении человека и изучать его как биосоциальный факт.
В этом смысле глубоко прав академик Павлов, говоря, что это учение должно составить фундамент психологии: с него должна начинаться психология.
Учение об условных рефлексах еще только приступило к разработке этого громаднейшего и сложнейшего вопроса и еще очень далеко от окончательных выводов во всех почти областях исследования. Тем не менее, можно считать установленным на основании полученных уже результатов, что механизм условных рефлексов позволяет объяснить чрезвычайно сложные и многообразные формы поведения. Так, условные рефлексы могут, видимо, замыкаться и образовываться не только путем сочетания безусловного раздражителя наследственной реакции и индифферентного, но и путем сочетания нового раздражителя с прежде установившимся условным рефлексом. Например, если у собаки уже образован слюнный рефлекс на синий свет, то, соединяя воздействие света с новым раздражителем (звонком, стуком), мы получаем рефлекс после нескольких опытов и на один стук или звонок. Это условный рефлекс второго порядка. Возможны, по всей вероятности, эти суперрефлексы чрезвычайно высокого порядка, т. е. возможны замыкания таких связей между организмом и отдельными элементами среды, которые бесконечно далеко отстоят от первичной, прирожденной реакции. Далее, установлено, что воздействие всякого постороннего раздражителя достаточной силы во время протекания реакции тормозит последнюю и останавливает ее. Новое раздражение, приложенное теперь к первым двум, оказывает уже задерживающее, тормозящее влияние на самый тормоз, тормозит тормоз или растормаживает реакцию. Возможны очень сложные случаи различного сочетания нескольких раздражителей, вызывающих чрезвычайно разнообразные и сложные реакции. Тем же экспериментальным путем установлено, что возможно при известных условиях воспитать у животного так называемые следовые рефлексы, при которых ответная реакция последует лишь тогда, когда раздражитель прекратит свое действие, или отставленные (запаздывающие) рефлексы, при которых ответная часть реакции запаздывает во времени по сравнению с началом раздражения. Кроме того, нащупаны чрезвычайно сложные законы взаиморегулирования рефлексов, их взаимное торможение или усиление, их борьба за рабочий орган.
Все эти и множество других фактов, установленных со всей непререкаемостью и неоспоримостью точного научного знания, позволяют предположить с большой вероятностью, что все поведение животного и человека, в самых сильных его формах, слагается из условных рефлексов в различных комбинациях. Всякий акт поведения строится по модели рефлекса. Некоторые авторы (Бехтерев и другие) полагают, что самая наука о поведении должна называться рефлексологией. Психолог, однако, предпочтет термин «реакция», так как он имеет биологически более широкое значение. Реакция включает человеческое поведение в круг общебиологических понятий: реагируют и растения, и простейшие животные организмы. Рефлекс же есть только частный случай реакции — именно реакция животных, обладающих нервной системой. Он предполагает непременно понятие рефлекторной дуги, т. е. нервного пути, складывающегося из центростремительного нерва, приносящего раздражение, нервной клетки в центральной системе, передающей это раздражение на центробежный нерв, и этого последнего, отводящего возбуждение в рабочий орган. Рефлекс — понятие узко-физиологическое. Далее, нынешнее состояние учения о нервной системе делает весьма правдоподобной вероятность реакций, возникающих не путем нервного раздражения органов чувств, дающего толчок к возникновению нового процесса в центральной нервной системе, а путем разнообразно локализованных самопроизвольных центров возбуждения в мозгу, обусловленных радиоактивными процессами, даваемыми солями калия. Вслед за П. П. Лазаревым возможно предположить существование таких реакций не рефлекторного типа (ибо здесь нет рефлекторной дуги, внешнего раздражения), но вместе с тем имеющих строгий характер полной реакции: здесь налицо раздражитель (радиоактивный распад), процессы внутри организма и реакция. Наконец, термин «реакция» имеет за собой большую традицию в экспериментальной психологии. По всему этому психолог наших дней, пытающийся создать новую психологию, повторит, однако, охотно вслед за Н. Н. Ланге: «Мы имеем традиционное название для большой, но далеко не точно ограниченной группы явлений. Это название перешло к нам от того времени, в которое неизвестны были теперешние строго научные требования. Надо ли отбросить название, раз изменился предмет науки? Это было бы педантично и непрактично. Итак, примем без колебаний психологию без души (respective психологию поведения.— Л. В.). Название ее все же пригодно, пока мы имеем здесь дело, которое не выполняется надлежаще никакой другой наукой».
При этом необходимо отметить, что рефлексология, с точки зрения психологии поведения, представляет другую крайность, одинаково неприемлемую, как и эмпирическая психология. Если последняя изучает психику без поведения, в ее изолированном, абстрактном и выделенном изо всего виде, то первая стремится игнорировать психику и изучать поведение без психики. Такой односторонний, физиологический материализм одинаково далек от диалектического материализма, как и идеализм эмпирической психологии. Он ограничивает изучение человеческого поведения только его биологической стороной, игнорируя социальный фактор. Он изучает человека только в той его части, какой он входит в общий мир животных организмов, в его физиологии, поскольку он есть млекопитающее животное. Весь исторический и социальный опыт, все своеобразие активного трудового приспособления человеком природы к себе, в противоположность пассивному приспособлению животных к среде, остается необъяснимым с этой точки зрения. При этом и сами рефлексологи признают реальность и неоспоримое существование психики. Бехтерев предостерегает от того, чтобы смотреть на психические процессы как на лишние, побочные в природе явления. Павлов называет психику «первостепенной действительностью». Биологически было бы полной нелепостью утверждать реальность психики и вместе с тем допускать полную ее ненужность и возможность объяснения всего поведения без психики. Поведения без психики у человека так же не существует, как психики без поведения, потому что психика и поведение — это одно и то же.
Только та научная система, которая раскроет биологическое значение психики в поведении человека, укажет точно, что она вносит нового в реакции организма, и объяснит ее как факт поведения, только она сможет претендовать на имя научной психологии.
Такая система еще не создана. Можно с уверенностью сказать, что она и не возникнет ни на развалинах эмпирической психологии, ни в лабораториях рефлексологов. Она придет как широкий биосоциальный синтез учения о поведении животного и общественного человека. Эта новая психология будет ветвью общей биологии и вместе основой всех социологических наук. Она составит тот узел, в котором свяжутся науки о природе и науки о человеке. Она поэтому действительно будет теснейшим образом связана с философией, но с строго научной философией, представляющей объединенную теорию научного знания, а не со спекулятивной философией, предшествующей научным обобщениям.
Пока же можно намечать только общие вехи, по которым будет направляться нить новой психологии, и общие критические критерии, с которыми приходится подходить к научному наследию прежней психологии. Пока не создана новая терминология, не выработана новая классификация, приходится (и еще не один год придется) пользоваться старыми, но при этом следует всячески подчеркивать всю условность и старых понятий, и старых делений.
В конце концов в большинстве случаев на них приходится смотреть как на терминологию «психологии обыденной жизни», говоря словами Лазурского, общепринятого, ненаучного, популярного языка. Сам он недаром одной из задач своей книги считал установление связи между сложными экспериментальными исследованиями и «данными обыденной, повседневной жизни» (1925, с. 26). Поэтому взглянем и мы так же на эту условную терминологию — воля, чувство, представление и пр.— и отведем ей ту же самую роль, что и терминологии обыденной жизни. Мы охотно применим к автору его же слова относительно терминологии рациональной психологии: «В настоящее время... мы уже не можем принять этого подразделения, не произведя в нем весьма существенных изменений. Если же я привел его целиком, то, во-первых, ввиду его исторического значения, а во-вторых, потому, что в обыденной жизни мы очень часто делим психические процессы почти таким же точно образом. Вообще психология способностей (мы скажем: психология эмпирическая.— Л. В.) довольно близко приближается к психологии обыденной жизни.
Трудно сказать, кто на кого в данном случае влиял: философы на образованных людей или житейские наблюдения на философов, но взаимная близость здесь несомненна. Это всегда следует иметь в виду, помня, что обыденно житейская психологическая терминология зачастую соответствует не столько современным научным знаниям о душевной жизни, сколько теориям прежней, «рациональной» (мы прибавим: и эмпирической.— Л. В.) психологии» (там же, с. 74). Для нас несомненно, что все понятия, классификации, терминология — весь научный аппарат эмпирической психологии будет пересмотрен, переконструирован и создан заново в новой психологии. Несомненно, что многие первые там здесь будут последними.
Новая психология исходит из инстинктов и влечений как основного ядра психики и, вероятно, не будет рассматривать их в последней главе курса.
Она избегнет и того атомистического, распыленного рассмотрения отдельных кусочков психики, на которое в мозаичной психологии распалось поведение человека. Но до тех пор, пока новая система не создана, нам остается критически временно принять и в науке, и в преподавании прежний аппарат науки, помня, что это единственный способ реализовать и перевести в новую науку те неоспоримые ценности объективных наблюдений, точных экспериментов, которые накоплены в вековой работе эмпирической психологии. Надо только все время помнить условность этой терминологии, тот новый угол, которым повернуто каждое понятие и слово, то новое содержание, которое в него вложено. Надо ни на минуту не забывать, что каждое слово эмпирической психологии есть старые мехи, в которые должно быть влито новое вино.
