Материалистический взгляд на психику, зародивший­ся в представлениях древних философов, все более ут­верждался в научном и обыденном сознании и в насто­ящее время является аксиомой, поскольку вряд ли можно всерьез подвергать сомнению связь между «мозгом» и «психикой».

На изучение «физиологических основ» психики, или «физиологических механизмов» психики, направлены усилия представителей многих дисциплин: медицины, физиологии, психофизиологии, нейропсихологии и др. На этот счет накоплен уже Монблан фактов, и их число продолжает умножаться. Однако и в наши дни продол­жает дискутироваться одна проблема, которая имеет не конкретно-научный, а методологический характер. В ис­тории естествознания она получила название психофизи­ческой, а с конца XIX в. — психофизиологической проблемы. Эти два названия употребляются и сейчас как синонимы.

Вы должны познакомиться с этой проблемой, потому что она имеет отношение к решению ряда фундаменталь­ных методологических вопросов, таких как предмет пси­хологии, способы научного объяснения в психологии, проблема редукционизма в психологии и др.

Нужно сразу сказать, что до сих пор нет окончатель­ного и общепринятого решения психофизиологической проблемы. Это связано с ее чрезвычайной сложностью.

В чем суть этой проблемы? Формально она может быть выражена в виде вопроса: как соотносятся физио­логические и психические процессы? На этот вопрос предлагалось два основных варианта решения.

Первое получило название принципа психофизичес­кого взаимодействия. В наивной форме оно было изло­жено еще у Р. Декарта. Он считал, что в головном мозге имеется шишковидная железа, через которую душа воз­действует на животных духов, а животные духи — на душу.

Второе решение известно как принцип психофизи­ческого параллелизма. Суть его состоит в утверждении невозможности причинного взаимодействия между пси­хическими и физиологическими процессами.

На позициях психофизического параллелизма стояла психология сознания (В. Вундт), имевшая в качестве своего необходимого дополнения (дополнения, а не ор­ганической части) физиологическую психологию. Это была отрасль науки, занимавшаяся физиологическими процессами, которые сопровождают психические процес­сы, или сопутствуют им, но в которых психология не должна искать своих законов.

Рассмотрим доводы «за» и «против» каждого из этих решений.

Итак, согласно принципу, или теории, психофизичес­кого воздействия физиологические процессы непосредст­венно влияют на психические, а психические — на фи­зиологические. И действительно, казалось бы, фактов взаимодействия психических и физиологических процес­сов более чем достаточно.

Приведу примеры очевидного влияния мозга на пси­хику. Их сколько угодно: это любые нарушения психи­ческих процессов (памяти, мышления, речи) в результате мозговой патологии — мозговых травм, опухолей и др.; психические следствия различных фармакологических воздействий на мозг — алкоголя, наркотиков и др.; пси­хические феномены (ощущения, образы воспоминаний, эмоциональные состояния), возникающие при непосред­ственном раздражении мозговых центров и т. п.

Фактов, как будто свидетельствующих об обратных влияниях — психики на физиологические процессы, не меньше. Это прежде всего все произвольные движения (захотел — и поднял руку); психосоматические заболе­вания (язвы желудка, инфаркты); все психотерапевти­ческие эффекты — излечение болезней в результате вну­шения, собственно психотерапии и т. п.

Несмотря на кажущуюся очевидность фактов взаи­модействия психических и физиологических процессов, теория воздействия наталкивается на серьезные возра­жения.

Одно из них заключается в обращении к фундамен­тальному закону природы — закону сохранения количе­ства энергии. В самом деле, если бы материальные про­цессы вызывались идеальной, психической, причиной, то это означало бы возникновение энергии из ничего. Наоборот, превращение материального процесса в пси­хический (нематериальный) означало бы исчезновение энергии.

Есть несколько способов ответить на это возражение или обойти его. Во-первых, пренебречь законом и сказать: «Ну, что же, тем хуже для закона, раз он не выдерживает очевидных фактов». Но почему-то в литературе такого хода нет или его можно встретить очень редко. Другой способ состоит в том, чтобы ввести особую форму энер­гии — «психическую энергию».

Наконец, третий, наиболее распространенный, способ состоит в отказе от полного отождествления психического и идеального. Согласно этой точке зрения, следует раз­личать два плана анализа: онтологический и гносеоло­гический. Онтологический план — это план бытия, объ­ективного существования. Гносеологический план — план познания, отражения.

Если имеется объективно существующий предмет и его сознательный образ, то с гносеологической точки зрения этот образ — идеальная сущность: ведь в чело­веческой голове нет второго материального предмета, а есть лишь отражение первого, объективно существующе­го. Однако с онтологической точки зрения образ — это материальный процесс, т.е. процесс в мозговом веществе. Таким образом, во всех случаях когда налицо влияние тела на психику и психики на тело, происходит взаимо­действие не материального с идеальным, а материального с материальным же.

Так, мое намерение поднять руку есть факт сознания и в то же время мозговой физиологический процесс. Этот процесс может, если я окончательно решусь поднять и опустить на кого-то руку, перейти в моторные центры, затем в мышцы и выразиться в физическом действии. Но, может быть, нравственные соображения заставят меня воздержаться от этого действия. Нравственные со­ображения — это тоже материальный мозговой процесс, который вступил во взаимодействие с первым и затор­мозил его.

Аналогичное рассуждение можно провести для любого психосоматического явления. Итак, с трудностями прин­ципа психофизиологического взаимодействия мы обхо­димся относительно просто, заменяя его принципом ма­териальных взаимодействий.

Казалось бы, проблема решена! Но почему-то она продолжает беспокоить. Беспокойство это можно выра­зить следующим рассуждением. Допустим, все процессы материальны, но они все равно выступают в двух резко разных качествах, или формах: в субъективной (прежде всего в виде явлений, или фактов, сознания) и в объ­ективной (в виде биохимических, электрических и других процессов в мозговом веществе).

Все равно существует два рода явлений, или два непрерывных потока: поток сознания и поток физиоло­гических процессов. Как же соотносятся эти «потоки» между собой? Возобновив, таким образом, основной во­прос и имея в виду все высказанные выше соображения, вы, по-видимому, ответите более осторожно. Вы теперь не будете утверждать, что процессы из одного ряда пере­ходят в другой ряд. Скорее, вы будете готовы сказать, что процессы в обоих рядах соответствуют друг другу.

Так вы сделаете шаг в направлении второго клас­сического решения — психофизического параллелизма.

Вообще говоря, параллелистических решений сущест­вует несколько. Они различаются по некоторым, иногда важным, но все-таки дополнительным утверждениям.

Так, дуалистический параллелизм исходит из при­знания самостоятельной сущности духовного и матери­ального начал. Монистический параллелизм видит в пси­хических и физиологических процессах две стороны одно­го процесса.

Главное же, что объединяет все эти решения — это утверждение, что психические и физиологические про­цессы протекают параллельно и независимо друг от друга. То, что происходит в сознании, соответствует, но не зависит от того, что происходит в мозговом веществе, и, наоборот, процессы в мозге соответствуют, но не зависят от того, что происходит в сознании.

Нужно понять глубокие основания для этого главного «параллелистического» утверждения. Ведь пока что нет ни одного факта или соображения, которые хотя бы на шаг приблизили нас к пониманию того, как физиологи­ческий процесс превращается в факт сознания. Больше того, по словам одного из современных психологов, наука до сих пор не видит не только решения этого вопроса, но даже подступов к этому решению.

А если невозможно представить себе процесс перехода одного состояния (события) в другое, то как можно говорить об их взаимодействии?

Может быть, самым правильным будет утверждение параллельного протекания и независимого соответствия указанных процессов?

Но сразу же вслед за принятием такой, казалось бы, вполне приемлемой и обоснованной точки зрения начи­наются недоумения и неприятности.

Главное из них состоит в отрицании функции пси­хики.

Рассуждение здесь идет примерно следующим об­разом.

Имеется материальный мозговой процесс. Он чаще всего запускается толчком извне: внешняя энергия (све­товые лучи, звуковые волны, механические воздействия) трансформируется в физиологический процесс, который, преобразуясь в проводящих путях и центрах, облекается в форму реакций, действий, поведенческих актов. Наряду с ним, никак не влияя на него, развертываются события в плане сознания — образы, желания, намерения. Но материальному процессу, так сказать, все равно, суще­ствуют ли эти субъективные явления или нет. Независимо от существования и содержания плана сознания физио­логический процесс идет своим ходом.

Психический процесс не может повлиять на физио­логический, так же как, по образному сравнению В. Джемса, мелодия, льющаяся со струн арфы, не может повлиять на частоту их колебаний или как тень пеше­хода — на скорость его движения. Психика — это эпи­феномен, т. е. побочное явление, никак не влияющее на ход материального процесса.

Один из важнейших научно-практических или, точнее, научно-стратегических выводов из этого представления состоит в следующем. Если течение физиологических процессов не зависит от психических процессов, то всю жизнедеятельность человека можно описать средствами физиологии.

В прошлом эта точка зрения носила название теории автоматизма. В. Джемс иллюстрирует ее следующим при­мером.

«Согласно теории автоматизма,— пишет он,— если бы мы знали в совершенстве нервную систему Шекспира и абсолютно все условия окружавшей его среды, то мы могли бы показать, почему в известный период его жизни рука его исчертила какими-то неразборчивыми мел­кими черными значками известное число листков, которые мы для краткости называем рукописью «Гамлета».

Мы могли бы объяснить причину каждой помарки и переделки: мы все бы это поняли, не предполагая при всем том в голове Шекспира решительно никакого сознания.

Подобным же образом теория автоматизма утверждает, что можно написать подробнейшую биографию тех 200 фунтов или около того тепловатой массы организованного вещества, которое называлось Мар­тин Лютер, не предполагая, что она когда-либо что-либо ощущала» [32, с. 203].

Таким образом, параллелистическое решение влечет за собой взгляд на психику как на эпифеномен, а этот взгляд, последовательно проведенный до конца, приводит к таким абсурдным утверждениям, будто можно понять творчество Шекспира, не предполагая у него вовсе каких-либо чувств, переживаний, мыслей, сознания вообще.

Но если даже найдутся горячие головы, которые ска­жут: «Да, в принципе физиология когда-нибудь (пусть очень нескоро) опишет и объяснит на своем языке течение чувств, мыслей и других сознательных явлений» — ос­танется еще критический вопрос: а зачем тогда возникло сознание?

Как замечает Ж. Пиаже, с эпифеноменалистической точки зрения сознание должно рассматриваться как ре­зультат случайной мутации. Но тогда становится необъяснимым неуклонное развитие психики в филогенезе и ее бурное развитие в онтогенезе, наконец, прогресс со­знательных форм отражения в историческом развитии человечества, который обнаруживается хотя бы в неук­лонном развитии научных знаний. Таким образом, не­смотря на самые оптимистические надежды физиологов, необходимость объяснения полезной функции психики остается.

Итак, подытожим трудности, на которые наталкива­ются два основных решения психофизической проблемы.

Теория взаимодействия оказывается несостоятельной, во-первых, по «энергетическим» соображениям: если пси­хический процесс понимается как нематериальный, то данная теория вынуждена признать возникновение мате­рии из ничего и превращение материи в ничто. Во-вторых (если за психическими процессами признать материаль­ную природу), остается принципиальная невозможность проследить последовательный переход психического про­цесса в физиологический и наоборот.

Перед лицом этих трудностей более приемлемым ка­жется паралелистическое решение в варианте материа­листического монизма. Оно исходит из представления о существовании единого материального процесса, который имеет две стороны: физиологическую и психическую. Эти стороны просто соответствуют друг другу. Однако в таком случае психика оказывается в роли эпифеномена: физиологический процесс от начала до конца идет сам по себе и не нуждается в участии психики. Сознание оказывается безработным, пассивным созерцателем.

Признание же полезной функции сознания (и психики вообще) возвращает к идее взаимодействия. В самом деле, что значит утверждение о том, что сознание имеет полезную функцию? Это значит, что без него процессы жизнедеятельности в целом не могут осуществляться, что процессы сознания «вставлены» в процесс жизнедеятель­ности в качестве необходимого звена. А из этого и следует, что они оказываются причиной некоторых физических действий: например, «я испугался и поэтому побежал».

Так мы снова приходим к тому, с чего начали, т.е. как бы попадаем в заколдованный круг, или заходим в тупик. А теперь попробуем выбраться из этого тупика.

Я хочу предложить вам решение психофизической проблемы, которое представляется мне наиболее удач­ным. Как вы увидите, оно включает в себя целый ряд идей, высказанных учеными разных специальностей в очень разное время, и являясь их оригинальным син­тезом.

Оно начинается так же, как и монистический вариант параллелистического решения: имеется единый матери­альный процесс, и то, что называется физиологическим и психическим, — это просто две различные стороны единого процесса.

Однако, чтобы дальше размежеваться с параллелис-тическим решением, чтобы не впасть в его трудности и заблуждения, нужно более глубоко и более четко понять, что это за единый процесс и что представляют собой его различные стороны.

Для этого необходимо сделать отступление в некото­рые более общие вопросы и вспомнить о существовании онтологической и гносеологической точек зрения.

Существуют внешний материальный мир — это одно; и существуют наши знания о нем — это, конечно, другое. Наши знания далеко неполны, неточны, часто неверны. Мир гораздо сложнее, разнообразнее, богаче наших пред­ставлений о нем — в этом мы убеждаемся на каждом шагу. Развитие наших знаний о мире представляет бес­конечный процесс.

Если присмотреться к этому процессу, то он обнару­живает ряд интересных, не совсем обычных свойств.

Прежде всего довольно очевидно, что мы подходим к познанию мира с разных сторон, выделяя в нем разные свойства, отношения, взаимосвязи. И каждый тип отно­шений, связей становится достоянием отдельной науки — ее предметом. Это, повторяю, стало уже очевидным или довольно привычным представлением.

Но сделаем следующий шаг и присмотримся к тому, что происходит в пределах отдельной науки. Мы обна­руживаем, что в каждой науке вырабатывается система представлений о закономерностях мира именно с той стороны, которая выделена данной наукой. Эти пред­ставления составляют теории сегодняшнего дня.

Но далее выясняется и следующее: как в масштабах науки, так и в голове отдельных ученых происходит онтологизация тех представлений о мире, которые они в данный момент имеют, т.е. объект объявляется тем, что о нем сейчас думают. Если бы, например, физика прошлого века спросили, что есть любой предмет, то, вероятно, он бы ответил: совокупность далее неделимых атомов и ничто другое.

Современный математик Дж. Синг вводит для описа­ния тенденции онтологизировать научные знания о мире специальные термины [101]. Он предлагает обозначать реально существующий мир «D-миром» (т.е. действи­тельным миром), а наши представления, теории, о нем — «М-миром» (т.е. модельным миром). Процесс онто-логизации он описывает как превращение «М-мира» в «D-мир», а ошибку, в которую при этом невольно впадают ученые, называет «синдромом Пигмалиона»*. Дж. Синг замечает далее, что с тех пор, как он открыл для себя существование этого синдрома, он стал просве­чивать на него своих коллег-физиков и его опасения в большинстве случаев оправдались: почти все они оказа­лись в большей или меньшей степени зараженными этим синдромом.

Немного позже, после изложения теории относитель­ности, которую Дж. Синг обозначает, как «М2-мир», отводя обозначение «M1-мир» для ньютоновской физики, он признается, что сам, по-видимому, безнадежно болен «синдромом Пигмалиона». К этому выводу его приводит попытка ответить на вопрос: «что есть самое реальное, т.е. самое глубокое и фундаментальное, в мире, который его окружают?»

«Вот я смотрю вокруг себя, — пишет Дж. Синг, — я вижу: стол, книги, пишущую машинку... Они, конечно, реальные вещи, но сказать это — слишком тривиально. Самое реальное и фундаментальное, что лежит в основе

этих и всех других вещей,— это метрический тензор!» [101, с. 85].

Нужно признать, что онтологизация научных пред­ставлений и теорий (синдром Пигмалиона) — процесс естественный и необходимый в науке. Без него почва, на которой стоит ученый, стала бы слишком зыбкой, психологически неустойчивой. Нельзя оглядываться на каждом шагу, напоминая себе, что наше представление условно и верно только относительно. От этого все равно не изменятся локальные, и конкретные шаги в науке.

Однако в критические периоды развития науки (в периоды смены теорий) или перед лицом критических проблем разграничение реальности и того, что мы пред­ставляем о ней, бывает полезным.

К таким критическим проблемам и относится психо­физическая проблема.

Вернемся теперь к поставленным вопросам: (1) сто­ронами какого единого процесса является то, что назы­вается физиологическими и психическими процессами? и (2) в каком смысле нужно понимать их лишь как стороны единого процесса?

На первый вопрос — вопрос о характере единого про­цесса — ответить очень трудно и, строго говоря, невоз­можно. Ведь для того чтобы описать какой-то процесс, нужно уже выбрать систему понятий, связанных и со­гласующихся между собой, т. е. уже выделить какой-то аспект или сторону процесса.

Но все же, чтобы хоть частично преодолеть эту труд­ность, примем возможно более общую и в то же время непривычную для человека точку зрения — точку зрения гипотетического «марсианина".

Предположим, что какой-то необычный космический житель смотрит в определенную точку пространства, где находится планета Земля и обнаруживает там флуктуи­рующие тепловатые массы. Он обнаруживает, что эти массы (т. е. люди) существуют во времени и в простран­стве, что они имеют определенные границы, что они постоянно передвигаются, поддерживают постоянный обмен веществ со средой, взаимодействуют между собой и т. п.

Если бы марсианин спустился и подслушал, как на­зывают весь этот процесс сами тепловатые массы, то он услышал бы слова вроде: «процесс жизнедеятельности», «процесс уравновешивания со средой», «борьба за реа­лизацию потребного будущего» и т. д.

Но, вероятно, с его точки зрения, все эти слова были бы скудны и бедны для обозначения осуществляющегося процесса! Потому что, будучи необыкновенным сущест­вом, он имел бы необыкновенные «фильтры», через ко­торые рассматривал бы этот процесс. И вот, взяв один фильтр, он обнаружил бы, что массы наполнены каки­ми-то состояниями: гневом, радостью, ненавистью, вос­торгом — и что эти состояния распространяются на дру­гие массы, заражают их, влияют на их функционирова­ние. Взяв другой фильтр, он увидел бы совсем другое, например распределение информации: сгустки информа­ции, каналы передачи информации и т. п. Он увидел бы, что плотность информации не соответствует плот­ности распределения самих масс, что информация скап­ливается и оседает в одних местах (например, в библи­отеках), рождается в других (в головах ученых) и т. д. Через третий фильтр он увидел бы только биохимические процессы и больше ничего, а через четвертый — транс­формацию метрических тензоров. И все это, повторяю, он увидел бы, наблюдая один и тот же процесс — существование в пространстве и времени сгустков высо­коорганизованной материи. Что же, он мог бы назвать его процессом жизнедеятельности человека (или челове­чества), понимая, однако, необыкновенное богатство и разносторонность этого процесса.

Необходимо постараться принять точку зрения мар­сианина. И это не так уж трудно сделать, потому что в его «волшебных фильтрах» можно увидеть замечатель­ную способность технического научного мышления вы­делять в одних и тех же объектах очень разные аспекты, стороны или отношения.

Образ марсианина просто помогает несколько раскре­постить наше мышление, избавиться от подстерегающего соблазна заключить мир в прокрустово ложе обыденных представлений. Он помогает осознать, что в процессе, который нас интересует, имеется гораздо больше сторон, чем это диктует хотя бы та же психофизическая проблема.

Дело обстоит не так, что существует мозговой физио­логический процесс и в качестве его отсвета, или эпи­феномена, психический процесс. И мозговые и психи­ческие «процессы» (процессы в кавычках, ибо они не имеют самостоятельного существования) — это лишь две разные стороны из многих сторон, выделяемых нами, обобщенно говоря, в процессе жизнедеятельности.

«Фильтры», с помощью которых выделяются эти сто­роны, — это прежде всего методы познания: физиологи-ческая сторона выявляется, например, методом погру­жения электродов в мозговое вещество, методами биохи­мии и т.д., психологическая сторона (пусть пока речь идет о сознательных процессах) — непосредственной констатацией внутреннего опыта, явлений сознания.

Итак, мы составили несколько более полное пред­ставление о том, что физиологические и психические процессы, в действительности, есть просто разные сто­роны одного и того же процесса. Главная опасность, которой следует избегать, — это онтологизация указан­ных сторон.

Теперь вернемся к основному вопросу: как же соот­носятся физиологические и психические процессы? Из сказанного должно быть ясно, что названные процессы не могут ни взаимодействовать, ни прямо соотноситься друг с другом.

Так, например, не может взаимодействовать красота человеческого тела с подробностями устройства и функ­ционирования его внутренних органов. То, что выделяет скульптор и физиолог, — это разные стороны одного объекта, человеческого тела, которые обнаруживаются благодаря разным точкам зрения на него.

Воспользуемся другим примером, заимствованным у Э. Титченера.

Он сравнивает то, что «видит» физиология мозга, и то, что открывается сознанию с разными видами на один и тот же город — с запада и с востока. Очевидно, что вид города с запада не может взаимодействовать с видом города с востока. Первый не может быть также и при­чиной второго. Но если из-за общих условий изменится один, то изменится и другой. Например, вид города с запада при солнечном свете и при луне будет разным, но город будет выглядеть различно при солнце и при луне также и со стороны востока.

Подставим в эту последнюю часть сравнения какой-нибудь пример. Предположим, картина города с запада при лунном свете — это течение мозговых процессов в нормальном состоянии, а вид с той же западной стороны при солнце — это течение мозговых процессов после при­нятия какого-нибудь возбуждающего средства, например кофеина. Тогда нормальное состояние психики можно сравнить с восточным видом города при луне, а состояние повышенного возбуждения психики — с видом с востока при солнечном освещении. На этом примере хорошо видно, как видимые случаи взаимодействия души и тела могут быть проинтерпретированы совершенно иначе — просто как два разных проявления одной общей причины, стоит только принять меры против онтологизации разных сторон одного процесса.

Итак, психофизическая проблема решается или, лучше сказать, снимается по крайней мере в той части, которая относится к вопросу о соотношении физиологи­ческих и психических процессов.

Вариант монистического параллелизма в решении этой проблемы очень часто связывается с другим вопросом, а именно с утверждением, что любой психический процесс может быть описан с физиологической стороны, и не только описан, но и объяснен! Надо сказать, что этого мнения (а иногда и убеждения) придерживаются многие физиологи и в наши дни.

Несколько лет тому назад в одной дискуссии на фа­культете психологии выступили два профессора. Один из них очень эмоционально говорил о том, что психология имеет свой предмет и должна искать свои законы. Другой профессор запальчиво возражал примерно так: «Что бы здесь ни говорили, а наука о мозге будет отвоевывать у психологии все большие и большие области. И этот процесс никто не остановит!»

Убеждение, что все психическое может быть и дей­ствительно, будет объяснено с развитием «науки о мозге», обозначается как позиция физиологического редукцио­низма в психологии. Необходимо разобраться с этой позицией, понять ее правомерность или ошибочность.

Итак, действительно ли физиология рано или поздно сможет объяснить все психические явления и процессы? Я собираюсь показать, что подобные надежды или пре­тензии физиологии несостоятельны. Она принципиально не сможет описать и тем более объяснить процессы пси­хической деятельности только с одной своей стороны.

Для начала воспользуемся теперь уже знакомыми вам представлениями из области физиологии движений.

Задам вопрос: описание уровней построения движе­ния — это задача физиологии? Конечно, да. Для того чтобы описать уровни, на которых строится движение, нужно выявить рецепторные поверхности, с которых идут сигналы обратной связи, проводящие пути, моторные центры, мозговые структуры, где замыкаются кольца управления и т. п., т. е. описать ход процесса управления движением внутри организма. А что необходимо для всего этого?

Вы уже знаете (и в этом состоит одно из замечатель­ных открытий Н. А. Бернштейна), что такое физиологи­ческое описание не сможет состояться, если не привлечь одного фундаментального понятия — «задача»! Без него нельзя узнать, через какие центры пойдет управление движением, какие кинематические характеристики будет оно иметь, какими сигналами оно будет афферентиро-ваться и т. д. Теперь я вас спрошу: а из какого арсенала взято это понятие — «задача»? Это физиологический тер­мин? Нет. Вспомните, А. Н. Леонтьев замечает, что за­дача, по Н. А. Бернштейну, — это то же, что цель в его терминологии, т.е. сознательная цель. Таким образом, двигательная задача — это самая настоящая психологи­ческая категория.

Итак, чтобы решить сугубо физиологический вопрос, необходимо привлечь эту категорию.

Но тут физиолог может возразить: «Подождите, — скажет он, — вы же сами говорили, что всякая цель закодирована в материальном процессе, что имеется моз­говой код модели потребного будущего, значит, «фунда­ментальную психологическую категорию» — сознатель­ную цель — можно переложить на физиологический язык!»

И здесь я решительно отвечу: нет, нельзя. Что же из того, что за целью стоит материальный процесс? Да, стоит, но описать его своими средствами физиологи не смогут. Из первого — существования — вовсе не следует второе — возможность исчерпывающего описания! И вот почему.

Давайте задумаемся: физиолог собирается описать через процессы в мозговых клетках задачу, или цель, движения, притом любого движения.

Возьмем предметное действие уровня D. Что такое цель движения на этом уровне? Это представление о том, каким должен стать предмет (или предметная си­туация) в результате движения, правда? Значит, для того чтобы выразить эту цель через материальный моз­говой процесс, что нужно закодировать? Нужно закоди­ровать «потребное» состояние предмета! Вдумайтесь, речь идет уже не о состояниях организма (как, например, в случае акцептора действия акта чихания), а об описании на физиологическом языке состояния объекта, а для всей совокупности движений уровня D — всего предметного мира. Эта задача совершенно абсурдна, не говоря уже о том, что она просто невыполнима. О движениях уровня Е и о социальных целях можно уже и не говорить!

Другое дело, если я опишу движения уровня А или В — улыбку, потягивание, координацию движений ко­нечностей и т. д. Вот там цель движений будет пред­ставлена закодированными состояниями организма, бу­дущим состоянием его двигательного аппарата. Такая задача уже вполне посильна для физиологии. Она, прав­да, далека еще от разрешения, но по крайней мере для описания состояний организма, процессов в нем физио­логический язык как раз и предназначен.

Однако, повторяю, как только мы выходим за пределы организма и начинаем обсуждать, например, движения, соотнесенные с внешним пространством или тем более с предметным миром, так возможности физиологического языка кончаются!

Кстати, Н. А. Бернштейн это отлично понимал. Он писал, что, поднимаясь постепенно по лестнице уровней, мы неощутимо попадаем вместе с ними в область пси­хологии.

Таким образом, физиологическая концепция Н. А. Бернштейна убедительно демонстрирует ограни­ченные возможности собственно физиологических описаний (в духе классической физиологии) процессов дея­тельности человека, конкретно его движений.

Но обсуждение отношений психологии и физиологии можно продолжить.

Если открыть современные руководства по психофи­зиологии, то можно увидеть на каждой странице физио­логическую интерпретацию психических явлений. Там можно прочесть, что такие-то физиологические процессы обеспечивают определенные психические процессы, что они реализуют психические процессы, что они лежат в основе психических процессов, составляют их механизм.

Как относиться к этим словам: «обеспечивают», «ре­ализуют», «лежат в основе»? Как все эти термины (ко­торые в данном контексте употребляются как синонимы) соотносятся с термином «объясняют»? Можно ли, рас­крывая физиологические механизмы, объяснить психи­ческие процессы? Одно ли это и то же? И если нет, то в чем разница?

Я начну ответ с примера, который заимствую у Со­крата. В диалоге «Федон» Сократ среди прочих вопросов поднимает и тот, который нас сейчас интересует.

«Кто-нибудь,— говорит он,— принявшись обсуждать мои дейст­вия, мог бы сказать: «Сократ сейчас сидит здесь (это значит в афинской тюрьме), потому что его тело состоит из костей и сухожилий... Кости свободно ходят в своих суставах, сухожилия, растягиваясь и напря­гаясь, позволяют Сократу сгибать руки и ноги. Вот по этой-то причине он и сидит теперь здесь, согнувшись» [87, т. 2, с. 68]. Говорить так,— продолжает Сократ, — значит «не различать между истинной причиной и тем, без чего причина не могла бы быть причиной» <...>, «без костей, сухожилий и всего прочего чем я владею» <...>, «я бы не мог делать то, что считаю нужным» [87, т. 2, с. 69]. Нужным же Сократ считает принять наказание, которое ему назначило государство. Это действие он считает «более справедливым и более прекрасным», чем бежать из тюрьмы и скрываться, как предлагали ему друзья.

Таким образом, истинная причина действий Сокра­та — это мотив гражданского долга, кстати, вполне осо­знанный им.

Комментируя этот пример Сократа, Л. С. Выготский пишет, что вопрос: «Почему Сократ сидит в афинской темнице?» — прототип всех вопросов, поставленных перед современной психологией и требующих от психо­логии причинного объяснения.

К этому можно добавить, что критика Сократом псев­доответа на поставленный вопрос — образец критики любых современных попыток объяснить целиком психо­логические факты физиологическими средствами (т.е. попыток редукционизма).

Приведу еще один более близкий нам, т.е. более современный пример.

Когда вы через некоторое время будете более подробно знакомиться с процессами внимания, то в специальных руководствах прочтете, что феномен внимания физиоло­гически объясняется активирующими влияниями на кору больших полушарий со стороны неспецифической систе­мы мозга (ретикулярной формации). В коре создается очаг повышенного возбуждения, при оптимальном уровне которого обеспечивается ясность и четкость соответству­ющих воспринимаемых содержаний. Исходя из этих же представлений, избирательность внимания объясняется локальностью неспецифических влияний, а отвлечение внимания — возникновением другого очага возбуждения, вызванного новым стимулом.

Но наряду с этими сведениями вы получите и другие. Вы узнаете, что эффекты внимания непосредственно свя­заны со структурой и динамикой деятельности. Напри­мер, что в поле внимания всегда оказывается содержание, соответствующее цели действия. Так что, если вы хотите направить внимание на предмет, вы не должны «та­ращить» на него глаза, а стать деятельными в отноше­нии него.

Вот вам два объяснения или две причины: вниматель­ны потому, что в таком-то участке головного мозга у вас создался очаг возбуждения, и внимательны потому, что в отношении данного содержания поставлена цель и вы начали действовать в направлении реализации этой цели. Какая из этих двух причин более истинна? По-моему, вторая. Я отвечаю так не из-за пристрастного отношения к психологии и психологическому типу объяснения, а из того простого соображения, что только анализ деятель­ности может объяснить также и то, почему данный очаг возбуждения вообще возник и возник именно в данном участке мозга, и как сделать так, чтобы возбуждение достигло оптимального уровня. Рассматриваемая в пре­делах одного мозга, динамика «очага» будет оставаться непонятной и, что весьма существенно, недоступной уп­равлению.

Итак, и к этому примеру вполне подходит мысль Сократа. Одно, т. е. структура и ход деятельности,— истинная причина; другое, т. е. физиологические меха­низмы, — то, без чего причина не могла бы быть причи­ной. И добавляю еще словами Сократа: «Это последнее толпа, как бы ощупью шаря в потемках, называет при­чиной — чуждым, как мне кажется именем» [87, с. 69]. Разберем еще один вопрос: ну а хоть какие-нибудь психологические факты физиология объясняет? Вот, на­пример, у человека болит голова, он ничего не может понять. И не нужно высоких материй для объяснения: не спал ночь (допустим, к зачету готовился), вот клетки и отказывают!

Или возьмем более академический пример: человек посмотрел на яркую лампу, перевел глаза на стену и видит подвижное черное пятно — это так называемый последовательный образ.

Психофизиологи очень хорошо объясняют этот фено­мен: под действием яркого света «утомились» соответст­вующие рецепторы сетчатки (явление «утомления» тоже может быть раскрыто через анализ определенных био­химических процессов), вот они и не реагируют на све­товые лучи, поступающие на них. А через некоторое время нормальное состояние рецепторов восстановится, и тогда последовательный образ исчезнет. Описали фи­зиологическим языком эффект? Да, и вроде бы даже объяснили его в физиологических терминах.

Но давайте осознаем: что объяснено? Можно ответить: объяснен тот факт, что человек видит черное пятно. Тогда я попрошу ответить более аккуратно: удалось объ­яснить, что человек видит черное пятно или что он видит черное пятно? Придется ответить, что объяснено видение черного пятна, потому что сам процесс видения, видения вообще (как феномена превращения световой энергии в факт сознания), никто объяснять не собирался. Его просто «вынесли за скобки».

И так обстоит дело с любым «объяснением» в совре­менной психофизиологии: любой объясненный факт на сегодняшний день почти всегда оказывается лишь ма­ленькой частностью невероятно сложного явления. Причем нередко частность выдается за главное, а о сущест­вовании всего явления в целом как бы вовсе забывается (в примере Сократа через устройство костей, суставов и жил можно было бы объяснить, почему он сидит здесь согнувшись, но не почему он сидит здесь вообще).

Итак, генеральный путь развития современной пси­хофизиологии состоит в том, чтобы «перевести» на свой язык некоторые стороны психических процессов, те сто­роны, которые она может «перевести». Эту научную стратегию называют иногда эмпирическим параллелиз­мом. Последний следует отличать от философского параллелистического решения.

Эмпирический параллелизм выражается в непрекра­щающихся попытках описать одни и те же явления или процессы средствами двух наук: физиологии и психоло­гии. И вот в ходе этих поисков происходит грандиозный эксперимент: нащупываются границы (именно нащупываются, так как они далеко не везде ясны), дальше которых не могут пойти физиологические описания (и объяснения),— и должны вступить в силу психологичес­кие категории. С одной такой границей мы уже позна­комились благодаря работам Н. А. Бернштейна при ана­лизе организации движений и действий.

Вы, конечно, понимаете, что обратной стороной этого процесса является очищение, отработка и прояснение психологических понятий и закономерностей.

В заключение поставлю еще одни вопрос: почему у психологической науки больше возможностей для объ­яснения поведения человека и почему они иные?

Дело в том, что психология имеет дело с другими единицами анализа, чем физиология, — с единицами (вы­ражающимися, конечно, в ее понятиях) более крупными. Вообще говоря, о том, что в системе разных наук мы имеем дело с единицами разного масштаба, или как иногда говорят, единицами разных уровней описания, высказывались многие ученые, особенно те, которые ин­тересовались методологическими проблемами науки.

Сошлюсь на еще одного современного ученого — фи­зика Р. Фейнмана. В одной из своих лекций он проводит следующее рассуждение.

Можно заниматься атомным строением воды и рас­сматривать хаотическое движение атомов.

С другой стороны, можно интересоваться поверхностным натяже­нием воды, которое заставляет воду сохраняться как целое. И когда мы будем думать о поверхностном натя­жении воды, то, вообще говоря, можем вспомнить о ее атомном строении, но для определения того, почему вода существует как целое, об атомах вспоминать нет необ­ходимости. Далее, можно перейти к волнам — и тогда и те и другие представления перестанут быть сущест­венными.

Наконец, от волн можно перейти к шторму. Шторм требует для своего описания многих разнообразных по­нятий. Однако если мы хотим проанализировать, в ре­зультате чего, например, потонул корабль, то нет нужды обращаться к отдельным волнам, к поверхностному на­тяжению и, тем более, к хаотическому движению атомов. Хотя они, конечно, имели место во время шторма.

Точно так же в психологии. Когда мы вводим такие понятия, как цель, мотив, субъект, «Я», волевой акт, развитие чувства и т. д., то нам не нужно обращаться к течению физиологических процессов, которые, конечно, при всем этом происходят. Мы должны начать с этих понятий и идти дальше, так сказать, вверх, а не вниз. Эти и подобные им понятия должны стать исходными.

Только тогда мы сможем понять и расшифровать такие механизмы, как механизм «кристаллизации» чув­ства, интериоризации действий, превращения цели в мотив; закон, согласно которому структура сознания за­висит от структуры деятельности, и другие важнейшие механизмы и закономерности.

Итак, психология как наука имеет другие возможности потому, что пользуется понятиями, адекватными для дру­гого уровня описания процесса жизнедеятельности. За­метьте, другого уровня описания единого процесса. Бла­годаря этим понятиям выделяются те аспекты существо­вания человека, которые связаны с его взаимодействием с предметами, с людьми и с самим собой.

Подведем итог всей теме. Я не буду повторять от­дельных рассмотренных положений, а только, пожалуй, подчеркну следующее.

Психофизическую проблему можно решить, если по­стараться избавиться от нескольких ложных ходов мысли. Я бы выделила два из них.

Первый: онтологизация стороны, которая выделяется в анализе, превращение ее в самостоятельный процесс. Физиологические «процессы» и психические «процес­сы» — лишь две стороны сложного, многообразного, но единого процесса жизнедеятельности человека.

Второй: из того факта, что мозговой процесс сопро­вождает любые, даже самые сложные и тонкие «движения души», не следует, что эти «движения» могут быть аде­кватно описаны на физиологическом языке.

Самый общий вывод состоит в следующем: чем дальше будет развиваться физиология, тем более четко будут вычленяться задачи, решение которых более доступно только психологии с ее особым языком.