Направления исследований, заявленные в работах Миллера, Брод-бента и Черри, а также Брунера1, подстегнули развитие психологии конца 1950-х— 1960-х гг. Презрев искусственно поддерживавшиеся годами строгие ограничения, наложенные в свое время бихевиористами на проблемы психологии познания, эти молодые психологи изъявили желание ввести в науку понятия, долгое время пребывавшие «не у дел». Разговоры о присущих системе ограничениях на количество перерабатываемой информации, попытки выявить этапы обработки этой информации, выделение общих стратегий, используемых в решении задач, — все это свидетельствовало о великом стремлении обсуждать проблему познания напрямую, не пытаясь свести их к длинным цепочкам внешне наблюдаемых и повторяемых стимулов и реакций.

Столь радикальное изменение невозможно свести к какому-либо одному фактору, но очевидно, что укреплению подобных подходов способствовало появление компьютеров и становление языка теории информации, с использованием которого велось обычно их обсуждение. Психологам в своих объяснениях больше не приходилось ограничиваться событиями, представляющими собой либо воздействия на субъекта, либо формы его поведения, доступные внешнему наблюдению: теперь психологи были готовы говорить о том, как информация представлена в психике. Конечно, в работах разных психологов это стремление к обсуждению психических репрезентаций обретало разные формы. Миллер исследовал структурные характеристики и ограничения, присущие системе репрезентации; Бродбент и Черри экспериментально изучали преобразование информации, начиная с момента подачи на органы чувств и заканчивая поступлением в систему памяти; Брунер выделял разнообразные подходы или стратегии, определяющие, как познающий субъект будет решать поставленную перед ним задачу. В то время как сами по себе объекты их исследования (запоминание отдельных элементов материала, обработка слов и звуков, классификация понятий) едва ли можно было назвать новыми для психологии, открывшиеся возможности использовать понятия из области теории информации, опираться в теоретических построениях на аналогию с компьютером, принимать во внимание различные формы психических репрезентаций и позволять испытуемым в полной мере использовать свою рефлексию, действовали живительно и дарили ощущение свободы.

Психология играет ведущую роль в любых исследованиях познания. Вместе с тем это крайне непростая область науки, в которой, как показывает история ее развития, трудно добиться истинного продвижения. Практически все осмысленное в ней так или иначе завязано на выполнение испытуемым предъявляемых ему заданий, а те несколько проблем, которые имеют непосредственное отношение к человеческой природе и поведению, априори исключаются из области лабораторных исследований. Поэтому выбор конкретного предмета исследования и отсеивание всех конкурирующих становится особенно мучительным.

Кроме того, психология представляет собой особую проблему для историка когнитивной науки, и решение этой проблемы нисколько не облегчается даже в том случае, если этот историк — сам психолог. Это обширнейшая область когнитивной науки, где психологов несравненно больше, чем представителей других дисциплин, и поэтому необходимо рассмотреть намного больше исследовательских программ. И если выделение одной-двух тем в качестве ключевых будет сверхупрощением для любой области научного знания, то для психологии выбрать такие темы особенно сложно. Скажем, обращаем ли мы особое внимание на содержательные характеристики информации (зрительная или слуховая, музыкальная или языковая) — или, напротив, подходим к анализу всех типов информации так, как если бы они были равнозначны? Стремимся ли выделить процессы, характерные для всех индивидов, — или ищем значимые индивидуальные различия, сравнивая детей и взрослых, мужчин и женщин, наивных испытуемых и тренированных? Изучаем ли поведение в естественной среде — или пытаемся исключить все средовые факторы и ограничиваемся искусственно созданными лабораторными условиями? Допускаем ли, что человек решает задачи, собирая более крупные осмысленные элементы из более мелких, изолированных друг от друга? Или находим больше смысла в предположении, что любой из нас подходит к решению задач, вооружившись общими стратегиями или сценариями, которые просто применяются к задаче вне зависимости от ее конкретных параметров, особенностей и требований?

Я решил выстроить эту главу вокруг различения, которое связано с некоторыми из вышеперечисленных, но, на мой взгляд, лучше формулируется с использованием несколько иных понятий. Я имею в виду различение между молекулярными, или низкоуровневыми, и молярными, или высокоуровневыми, единицами анализа. В методологических целях (а может быть, просто в силу личных предпочтений) мне представляется возможным классифицировать большинство психологических исследовательских программ, взяв это различение в качестве основания. Одни программы— такие, как традиционная психофизика и современный подход к познанию как переработке информации, — склоняются к низкоуровневым единицам (битам, отдельным образам, простым ассоциациям, тестируемым через короткие промежутки времени), исходя из предположения, что тщательное изучение таких простейших элементов и процессов — вернейший путь к исчерпывающему объяснению более сложных сущностей и структурных единиц. Сторонники молярного подхода убеждены в противном: их больше интересуют проблемы макроуровня, не сводимые к сиюминутным процессам, а для анализа этих проблем они пользуются такими понятиями, как «схемы», «фреймы» и «стратегии». По мнению представителей этого направления, подобные высокоуровневые конструкты лучше характеризуют человеческое познание, а следовательно, должны выступать для исследователей в качестве отправной точки. К чему пускаться в авантюру, надеясь, что элементаристский подход в конечном итоге позволит объяснить функционирование более крупных единиц, если можно начать с этих единиц, которые ближе как к эмпирическим данным, так и к нашему житейскому опыту?

Противопоставление молекулярного и молярного подходов напоминает, но никоим образом не совпадает с различением между подходами сверху вниз и снизу вверх. В рамках подхода «сверху вниз», в котором задают тон рационалисты, предполагается, что познающий субъект отталкивается в решении любой задачи от своих собственных схем и стратегий, которые накладывают сильнейший отпечаток на процесс ее решения. В подходе «снизу вверх», более характерном для стана эмпиристов, считается, что первостепенное значение здесь имеют фактические характеристики выполняемой задачи или текущей ситуации. В дальнейшем я часто буду отождествлять молярный подход с подходом «сверху вниз», а молекулярный — с подходом «снизу вверх», но не потому, что они логически взаимосвязаны, а потому, что на опыте они часто и, возможно, закономерно ходят рука об руку.

Эту дихотомию, как и любую другую, несложно раздуть до вселенского принципа, что исказит область исследований. Практически у любого психолога можно заметить склонность то к одному, то к другому подходу, а многие и вовсе переходят от молекулярного подхода к молярному и обратно. Так, Джордж Миллер выступает как сторонник молекулярного подхода в работе про магическое число семь, но с легкостью переключается на молярный при обсуждении планов и целей в книге 1960 г. В самом деле, если опираться на аналогию с компьютером, то в равной степени оправданы внимание как к самому что ни на есть молекулярному уровню (отдельные биты, символы, реле), так и к высокоуровневым понятиям, связанным с программированием (цели, средства, процедуры). Кроме того, использование молекулярного (или молярного) подхода может быть обусловлено разными причинами: одни психологи начинают с молекулярного подхода в надежде на то, что сумеют адаптировать свои методы к молярным сущностям, в то время как другие пребывают в убеждении, что в конечном итоге все поведение может быть сведено к молекулярным сущностям (и соответственно объяснено через них). [...]

Следует упомянуть еще две тенденции, характеризующие в самом общем виде развитие психологии на протяжении последнего столетия. Первая из них — все возрастающая специализация [...], в свете которой любая попытка найти объединяющие понятия жизненно важна, но отнюдь не гарантирована.

Вторая — стремление к методическому совершенству. С ходом времени, с изобретением все новых инструментов и усложнением статистических методов планирование отдельных исследований и их серий становится все изящнее. Никто не собирается порицать сложившуюся ситуацию, однако следует поднять вопрос, насколько (по сравнению, скажем, с молекулярной биологией) это методическое усовершенствование углубило наше понимание психологических феноменов. Иными словами, обладаем ли мы теперь более глубокими знаниями о человеческом познании или же просто научились проводить более убедительные эксперименты, подтверждающие то, что мы узнали много лет назад?

Мне представляется, что усовершенствование методологического и методического аппарата — одно из тех достижений, которыми психология может по праву гордиться, однако оно до сих пор не было полностью интегрировано с предметом исследований. Многие из наиболее насущных проблем психологии должны быть поставлены с позиций молярного подхода, что повлечет за собой их рассмотрение «сверху вниз». А между тем строгие психологические методы зачастую не годятся для ответа на такие высокоуровневые вопросы. Как мне думается, сейчас психология должна прежде всего поставить перед собой задачу сочетать узами свое усовершенствованное методическое оснащение, с одной стороны, и ключевые проблемы — с другой. [... ]