ДВА ПОНЯТИЯ ПЕРЕЖИВАНИЯ

Предметом нашего анализа являются процессы, которые в обыденном языке удачно выражаются словом «переживание» (в том значении, в котором «пережить» — значит перенести какие-либо, обычно тягостные, события, преодолеть какое-нибудь тяжелое чувство или состояние, вытерпеть, выдержать и т. д.) и в то же время не нашли своего отражения в научном психологическом понятии переживания.

Когда мы обеспокоены тем, как небезразличный нам человек переживет постигшую его утрату, это тревога не о его способности чувствовать страдание, испытывать его (т. е. не о способности переживать в традиционном психологическом смысле термина), а совсем о другом — о том, как ему удастся преодолеть страдание, выдержать испытание, выйти из кризиса и восстановить душевное равновесие, — словом, психологически справиться с ситуацией. Речь идет о неком активном, результативном внутреннем процессе, реально преобразующем психологическую ситуацию, о переживании-деятельности.

В данной главе нам предстоит поставить перед теориями, исследующими проблему переживания, два основных вопроса. Первый из них связан с пониманием природы критических ситуаций, порождающих необходимость в переживании. Второй относится к представлениям о самих этих процессах.

§ 1. ПРОБЛЕМА КРИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ

Критическая ситуация в самом общем плане должна быть определена как ситуация невозможности, т. е. такая ситуация, в которой субъект сталкивается с невозможностью реализации внутренних необходимостей своей жизни (мотивов, стремлений, ценностей и пр.).

Существуют четыре ключевых понятия, которыми в современной психологии описываются критические жизненные ситуации. Это понятия стресса, фрустрации, конфликта и кризиса. Несмотря на огромную литературу по данному вопросу, теоретические представления о критических ситуациях развиты довольно слабо. Положение таково, что исследователи, которые изучают одну из этих тем, любую критическую ситуацию подводят под излюбленную категорию, так что для психоаналитика всякая такая ситуация является ситуацией конфликта, для последователей Г. Селье — ситуацией стресса и т. д., а авторы, чьи интересы специально не связаны с этой проблематикой, при выборе понятия стресса, конфликта, фрустрации или кризиса исходят в основном из интуитивных или стилистических соображений. Все это приводит к большой терминологической путанице.

Стресс. Непроясненность категориальных оснований и ограничений более всего сказалась на понятии стресса. Означая сначала неспецифический ответ организма на воздействие вредных агентов, проявляющийся в симптомах общего адаптационного синдрома [9, 10], это понятие стало относиться теперь ко всему, что угодно, так что в критических работах по стрессу сложилась даже своеобразная жанровая традиция начинать обзор исследований с перечисления чудом уживающихся под шапкой этого понятия таких совершенно разнородных явлений, как реакция на холодовые воздействия и на услышанную в свой адрес критику, гипервентиляция легких в условиях форсированного дыхания и радость успеха, усталость и унижение [1, 4, 7, 17 и др.]. По замечанию Р. Люфта, «многие считают стрессом все, что происходит с человеком, если он не лежит в своей кровати» [16, с. 317], а Г. Селье полагает, что «даже в состоянии полного расслабления спящий человек испытывает некоторый стресс» [10, с. 30], и приравнивает отсутствие стресса к смерти. Если к этому добавить, что стрессовые реакции присущи, по Селье, всему живому, в том числе и растениям, то это понятие вместе со своими нехитрыми производными (стрессор, микро- и макростресс, хороший и плохой стресс) становится центром чуть ли не космологической по своим притязаниям системы.

В современных психологических работах по стрессу предпринимаются настойчивые попытки так или иначе ограничить притязания этого понятия, подчинив его традиционной психологической проблематике и терминологии. Р. Лазарус с этой целью вводит представление о психологическом стрессе, который, в отличие от физиологической высокостереотипизиро-ванной стрессовой реакции на вредность, является реакцией, опосредованной оценкой угрозы и защитными процессами [4, 37]. Дж. Эверилл вслед за С. Сэллсом [46] считает сущностью стрессовой ситуации утрату контроля, т. е. отсутствие адекватной данной ситуации реакции при значимости для индивида последствий отказа от реагирования [18, р. 286]. П. Фресс предлагает называть стрессом особый вид эмоциогенных ситуаций, а именно «употреблять этот термин применительно к ситуациям повторяющимся, или хроническим, в которых могут появиться нарушения адаптации» [14, с. 145]. Ю. С. Савенко определяет психический стресс как «состояние, в котором личность оказывается в условиях, препятствующих ее самоактуализации» [8, с. 97].

Реакцию психологов можно понять: действительно, как примирить эту формулировку с неустранимым из понятия стресса представлением, что стресс — это нечто необычное, из ряда вон выходящее, превышающее пределы индивидуальной нормы функционирования? Как совместить в одной мысли «любое» с «экстремальным»? Казалось бы, это невозможно, и психологи (да и физиологи) отбрасывают «любое», т. е. идею неспецифичности стресса, противопоставляя ей идею специфичности. Но устранить идею неспецифичности стресса (ситуаций и реакций) — это значит убить в этом понятии то, ради чего оно создавалось, его основной смысл. Пафос этого понятия не в отрицании специфического характера стимулов и ответов организма на них [10, с. 27—28; 47, р. 12], а в утверждении того, что любой стимул наряду со своим специфическим действием предъявляет организму неспецифические требования, ответом на которые является неспецифическая реакция во внутренней среде организма.

Из сказанного следует, что если уж психология берет на вооружение понятие «стресс», то ее задача состоит в том, чтобы, отказавшись от неоправданного расширения объема этого понятия, тем не менее сохранить основное его содержание — идею неспецифичности стресса.

Любое требование среды может вызвать критическую, экстремальную ситуацию только у существа, которое не способно справиться ни с какими требованиями вообще и в то же время внутренней необходимостью жизни которого является неотложное («здесь и теперь») удовлетворение всякой потребности, которое происходит прямо и непосредственно, не встречая препятствий ни со стороны внешних сил, ни со стороны других потребностей и, стало быть, не требуя от индивида никакой активности.

Полную реализацию такого гипотетического существования, когда блага даны прямо и непосредственно и вся жизнь сведена к непосредственной витальности, можно усмотреть, да и то с известными оговорками, только в пребывании плода в чреве матери, однако частично оно присуще всякой жизни, проявляясь в виде установки на «здесь и теперь» удовлетворение, или в том, что 3. Фрейд называл «принципом удовольствия».

Понятно, что реализация такой установки сплошь и рядом прорывается самыми обычными, любыми требованиями реальности; и если такой прорыв квалифицировать как особую критическую ситуацию — стресс, мы приходим к такому понятию стресса, в котором очевидным образом удается совместить идею «экстремальности» и идею «неспецифичности».

Фрустрация. Необходимыми признаками фрустрирующей ситуации согласно большинству определений является наличие сильной мотивированности достичь цель (удовлетворить потребность) и преграды, препятствующей этому достижению.

В соответствии с этим фрустрирующие ситуации классифицируются по характеру фрустрируемых мотивов и по характеру «барьеров». К классификациям первого рода относится, например, проводимое А. Маслоу [42] различение базовых, «врожденных» психологических потребностей (в безопасности, уважении и любви), фрустрация которых носит патогенный характер, и «приобретенных потребностей», фрустрация которых не вызывает психических нарушений.

Барьеры, преграждающие путь индивида к цели, могут быть физическими (например, стены тюрьмы), биологическими (болезнь, старение), психологические (страх, интеллектуальная недостаточность) и социокультурными (нормы, правила, запреты) [31; 35]. Упомянем также деление барьеров на внешние и внутренние, использованное Т. Дембо [23] для описания своих экспериментов: внутренними барьерами она называла те, которые препятствуют достижению цели, а внешними — те, которые не дают испытуемым выйти из ситуации. К. Левин, анализируя внешние в этом смысле барьеры, применяемые взрослыми для управления поведением ребенка, различает «физически-вещественные», «социологические» («орудия власти, которыми обладает взрослый в силу своей социальной позиции» [38, р. 126]) и «идеологические» барьеры (вид социальных, отличающийся включением «целей и ценностей, признаваемых самим ребенком» [38, р. 127]. Иллюстрация: «Помни, ты же девочка!»).

Сочетание сильной мотивированности к достижению определенной цели и препятствий на пути к ней, несомненно, является необходимым условием фрустрации, однако порой мы преодолеваем значительные трудности, не впадая при этом в состояние фрустрации. Значит, должен быть поставлен вопрос о достаточных условиях фрустрации, или, что то же, вопрос о переходе ситуации затрудненности деятельности в ситуацию фрустрации [ср. 5]. Ответ на него естественно искать в характеристиках состояния фрустрированности, ведь именно его наличие отличает ситуацию фру-страции от ситуации затрудненности. Однако в литературе по проблеме фрустрации мы не находим анализа психологического смысла этого состояния, большинство авторов ограничиваются описательными констата-циями, что человек, будучи фрустрирован, испытывает беспокойство и напряжение [31], чувства безразличия, апатии и утраты интереса [45], вину и тревогу [35], ярость и враждебность [31], зависть и ревность [28] и т. д. Сами по себе эти эмоции не проясняют нашего вопроса, а кроме них у нас остается единственный источник информации — поведенческие «следст-вия» фрустрации, или фрустрационное поведение.
Может быть, особенности этого поведения могут пролить свет на то, что происходит при переходе от ситуации затрудненности к ситуации фрустрации?

Обычно выделяют следующие виды фрустрационного поведения:

а) двигательное возбуждение — бесцельные и неупорядоченные реакции;
б) апатия (в известном исследовании Р. Баркера, Т. Дембо и К. Левина [19] один из детей в фрустрирующей ситуации лег на пол и смотрел в потолок);
в) агрессия и деструкция;
г) стереотипия — тенденция к слепому повторению фиксированного поведения;
д) регрессия, которая понимается либо как «обращение» к поведенческим моделям, доминировавшим в более ранние периоды жизни индивида» [45, р. 246—247], либо как «примитивизация» поведения (измерявшаяся в эксперименте Р. Баркера, Т. Дембо и К. Левина снижением «конструктивности» поведения) или падение «качества исполнения» [21].

Таковы виды фрустрационного поведения. Каковы же его наиболее существенные, центральные характеристики? Монография Н. Майера [40] отвечает на этот вопрос уже своим названием — «Фрустрация: поведение (без цели)». В другой работе Н. Майер [41] разъяснял, что базовое утверждение его теории состоит не в том, что «фрустрированный человек не имеет цели», а «что поведение фрустрированного человека не имеет цели, т. е. что оно утрачивает целевую ориентацию» [41, р. 370—371]. Майер иллюстрирует свой тезис примером, в котором двое людей, спешащих купить билет на поезд, затевают в очереди ссору, затем драку и оба в итоге опаздывают. Это поведение не содержит в себе цели добывания билета, поэтому, по определению Майера, оно является не адаптивным (удовлетворяющим потребность), а «фрустрационно спровоцированным поведением». Новая цель не замещает здесь старой [там же].

Для уточнения позиции этого автора нужно оттенить ее другими мнениями. Так, Э. Фромм полагает, что фрустрационное поведение (в частности, агрессия) «представляет собой попытку, хотя часто и бесполезную, достичь фрустрированной цели» [28, р. 20]. К. Гольдштейн, наоборот, утверждает, что поведение этого рода не подчинено не только фрустрированной цели, но вообще никакой цели, оно дезорганизовано и беспорядочно. Он называет это поведение «катастрофическим» [29].

Разногласия этих авторов помогают нам выделить два важнейших параметра, по которым должно характеризоваться поведение во фрустрирующей ситуации. Первый из них, который можно назвать «мотивосооб-разностью», заключается в наличии осмысленной перспективной связи поведения с мотивом, конституирующим психологическую ситуацию. Второй параметр — организованность поведения какой бы то ни было целью, независимо от того, ведет ли достижение этой цели к реализации указанного мотива.

Возвращаясь к вопросу о различении ситуации затрудненности и ситуации фрустрации, можно сказать, что переход ситуации затрудненности в ситуацию фрустрации осуществляется в двух измерениях — по линии утраты контроля со стороны воли, т. е. дезорганизации поведения, и/или по линии утраты контроля со стороны сознания, т. е. утраты «мотивосооб-разности» поведения, что на уровне внутренних состояний выражается соответственно в потере терпения и надежды. Мы ограничимся пока этой формулой, ниже нам еще представится случай остановиться на отношениях между этими двумя феноменами.

Конфликт. Задача определения психологического понятия конфликта довольно сложна. Если задаться целью найти дефиницию, которая не противоречила бы ни одному из имеющихся взглядов на конфликт, она звучала бы психологически абсолютно бессодержательно: конфликт - - это столкновение чего-то с чем-то. Два основных вопроса теории конфликта — что именно сталкивается в нем, и каков характер этого столкновения — решаются совершенно по-разному у разных авторов.

Решение первого из этих вопросов тесно связано с общей методологической ориентацией исследователя. Приверженцы психодинамических концептуальных схем определяют конфликт как одновременную актуализацию двух или более мотивов (побуждений) [32, 35].

Бихевиористски ориентированные исследователи утверждают, что о конфликте можно говорить только тогда, когда имеются альтернативные возможности реагирования [15, 24]. Наконец, с точки зрения когнитивной психологии в конфликте сталкиваются идеи, желания, цели, ценности — словом, феномены сознания [11, 22, 25].

Не менее важным является и второй вопрос — о характере отношений конфликтующих сторон. Он распадается на три подвопроса, первый из которых касается сравнительной интенсивности противостоящих в конфликте сил и разрешается чаще всего утверждением о приблизительном равенстве этих сил [38, 39, 43 и др.]. Второй подвопрос связан с определением ориентированности друг относительно друга противоборствующих тенденций. Большинство авторов даже не обсуждает альтернатив обычной трактовке конфликтующих побуждений как противоположно направленных. К. Хорни проблематизировала это представление, высказав интересную идею, что только невротический конфликт (т. е. такой, который, по ее определению, отличается несовместимостью конфликтующих сторон, навязчивым и бессознательным характером побуждений) может рассматриваться как результат столкновения противоположно направленных сил. «Угол» между направлениями побуждений в нормальном, не невротическом конфликте меньше 180°, и потому при известных условиях может быть найдено поведение, в большей или меньшей мере удовлетворяющее обоим побуждениям [32].

Третий подвопрос касается содержания отношений между конфликтующими тенденциями. Здесь, по нашему мнению, следует различать два основных вида конфликтов — в одном случае тенденции внутренне противоположны, т. е. противоречат друг другу по содержанию, в другом — они несовместимы не принципиально, а лишь по условиям места и времени.

Онтогенетически конфликт достаточно позднее образование. Р. Спиц [48] полагает, что действительный интрапсихический конфликт возникает только с появлением «идеационных» понятий. К. Хорни [32] в качестве необходимых условий конфликта называет осознание своих чувств и наличие внутренней системы ценностей, а Д. Миллер и Г. Свэнсон — «способность чувствовать себя виновным за те или иные импульсы» [43, р. 14]. Все это доказывает, что конфликт возможен только при наличии у индивида сложного внутреннего мира и актуализации этой сложности.

Здесь проходит теоретическая граница между ситуациями фрустрации и конфликта. Ситуация фрустрации, как мы видели, может создаваться не только материальными преградами, но и преградами идеальными, например запретом на осуществление некоторой деятельности. Эти преграды, и запрет в частности, когда они выступают для сознания субъекта как нечто самоочевидное и, так сказать, не обсуждаемое, являются по существу психологически внешними барьерами и порождают ситуацию фрустрации, а не конфликта, несмотря на то, что при этом сталкиваются две, казалось бы, внутренние силы. Запрет может перестать быть самоочевидным, стать внутренне проблематичным, и тогда ситуация фрустрации преобразуется в конфликтную ситуацию.

Так же как трудности внешнего мира противостоит деятельность, так сложности внутреннего мира, т. е. перекрещенности жизненных отношений субъекта, противостоит активность сознания. Внутренняя необходимость, или устремленность активности сознания, состоит в достижении согласованности и непротиворечивости внутреннего мира. Сознание призвано соизмерять мотивы, выбирать между ними, находить компромиссные решения и т. д. — словом, преодолевать сложность. Критической ситуацией здесь является такая, когда субъективно невозможно ни выйти из ситуации конфликта, ни разрешить ее, найдя компромисс между противоречивыми побуждениями или пожертвовав одним из них.

Подобно тому как выше мы различали ситуацию затруднения деятельности и невозможности ее реализации, следует различать ситуацию осложнения и критическую конфликтную ситуацию, наступающую, когда сознание капитулирует перед субъективно неразрешимым противоречием мотивов.

Кризис. Хотя проблематика кризиса индивидуальной жизни всегда была в поле внимания гуманитарного мышления, в том числе и психологического (см., например, [3]), в качестве самостоятельной дисциплины, развиваемой в основном в рамках превентивной психиатрии, теория кризисов появилась на психологическом горизонте сравнительно недавно. Ее начало принято вести от замечательной статьи Э. Линдеманна, посвященной анализу острого горя.

«Исторически на теорию кризисов повлияли в основном четыре ин-теллектуальных движения: теория эволюции и ее приложения к проблемам общей и индивидуальной адаптации; теория достижения и роста человеческой мотивации; подход к человеческому развитию с точки зрения жизненных циклов и интерес к совладению с экстремальными стрессами...» [44, р. 7]. Среди идейных истоков теории кризисов называют также психоанализ (и в первую очередь такие его понятия, как психическое равновесие и психологическая защита), некоторые идеи К. Роджерса и теорию ролей [33, р. 815].

Отличительные черты теории кризисов, согласно Дж. Якобсону, состоят в следующем:
она относится главным образом к индивиду, хотя некоторые ее понятия используются применительно к семье, малым и большим группам; «теория кризисов... рассматривает человека в его собственной экологической перспективе, в его естественном человеческом окружении» [33, р. 816]; теория кризисов подчеркивает не только возможные патологические следствия кризиса, но и возможности роста и развития личности.

Среди эмпирических событий, которые могут привести к кризису, различные авторы выделяют такие, как смерть близкого человека, тяжелое заболевание, отделение от родителей, семьи, друзей, изменение внешности, смена социальной обстановки, женитьба, резкие изменения социального статуса и т. д. Теоретически жизненные события квалифицируются как ведущие к кризису, если они «создают потенциальную или актуальную угрозу удовлетворению фундаментальных потребностей» [33, р. 816] и при этом ставят перед индивидом проблему, «от которой он не может уйти и которую не может разрешить в короткое время и привычным способом» [20, р. 525].

Кризис может кончиться на любой стадии, если опасность исчезает или обнаруживается решение.

Своей относительной самостоятельностью концепция кризисов обязана не столько собственным теоретическим особенностям, сколько тому, что она является составной частью интенсивно развивающейся во многих странах практики краткосрочной и доступной широким слоям населения (в отличие от дорогостоящего психоанализа) психолого-психиатрической помощи человеку, оказавшемуся в критической ситуации. Эта концепция неотделима от службы психического здоровья, кризисно-превентивных программ и т. п., что объясняет как ее очевидные достоинства — непосредственные взаимообмены с практикой, клиническую конкретность поня-тий, так и не менее очевидные недостатки — эклектичность, неразработанность собственной системы категорий и непроясненность связи используемых понятий с академическими психологическими представлениями.

Поэтому о психологической теории кризисов в собственном смысле слова говорить еще рано. Однако мы берем на себя смелость утверждать, что системообразующей категорией этой будущей концепции (если ей суждено состояться) должна стать категория индивидуальной жизни, понимаемой как развертывающееся целое, как жизненный путь личности. Собственно говоря, кризис — это кризис жизни, критический момент и поворотный пункт жизненного пути. Внутренней необходимостью жизни личности является реализация своего пути, своего жизненного замысла. Психологическим «органом», проводящим замысел сквозь неизбежные трудности и сложности мира, является воля. Когда перед лицом событий, охваты-вающих важнейшие жизненные отношения человека, воля оказывается бессильной (не в данный изолированный момент, а в принципе, в перспективе реализации жизненного замысла), возникает специфическая для этой плоскости жизнедеятельности критическая ситуация — кризис.

Итак, каждому из понятий, фиксирующих идею критической ситуации, соответствует особое категориальное поле, задающее нормы функционирования этого понятия, которые необходимо учитывать для его критического употребления.

Разумеется, конкретное событие может затронуть сразу все «измерения» жизни, вызвав одновременно и стресс, и фрустрацию, и конфликт, и кризис, но именно эта эмпирическая интерференция разных критических ситуаций и создает необходимость их строгого различения.

Конкретная критическая ситуация — не застывшее образование, она имеет сложную внутреннюю динамику, в которой различные типы ситуаций невозможности взаимовлияют друг на друга через внутренние состояния, внешнее поведение и его объективные следствия. Скажем, затруднения при попытке достичь некоторой цели в силу продолжительного неудовлетворения потребности могут вызвать нарастание стресса, которое, в свою очередь, отрицательно скажется на осуществляемой деятельности и приведет к фрустрации; далее агрессивные побуждения или реакции, порожденные фрустрацией, могут вступить в конфликт с моральными установками субъекта, конфликт вновь вызовет увеличение стресса и т. д. Основная проблематичность критической ситуации может при этом смещаться из одного «измерения» в другое.

Кроме того, с момента возникновения критической ситуации начинается психологическая борьба с нею процессов переживания, и общая картина динамики критической ситуации еще более осложняется этими процессами, которые могут, оказавшись выгодными в одном измерении, только ухудшить положение в другом.

§ 2. ПРОЦЕСС ПЕРЕЖИВАНИЯ. ЦЕЛЕВАЯ ДЕТЕРМИНАЦИЯ ПЕРЕЖИВАНИЯ

Хотя переживание, в каком бы виде оно ни представало в различных концепциях, — в виде ли психологической защиты, компенсации или совладания, редко рассматривается как процесс, направляемый осознанной целью, оно считается всеми авторами процессом, в том или ином виде подчиняющимся целевой детерминации. Целевые детерминанты, приписываемые процессам переживания, совпадают с основными «внутренними необходимостями» жизнедеятельности, которые были обнаружены нами при обсуждении проблемы критической ситуации:

1. «Здесь и теперь» удовлетворение.
2. Реализация мотива (удовлетворение потребности).
3. Упорядочение внутреннего мира.
4. Самоактуализация.

Разумеется, все эти «внутренние необходимости» выступают в психологической литературе под разными именами, но, как правило, постулируемая в той или иной концепции цель процесса переживания достаточно очевидным образом относится к одной из перечисленных «необходимостей». Например, за такими целями защитных механизмов, как «избегание страдания» [27], «устранение неприятного состояния» [34], отрицание «болезненных элементов опыта» [30], безо всякого труда угадывается одна и та же гедонистическая устремленность к «здесь и теперь» удовлетворению.

Для классификации и анализа существующих взглядов на целевую де-терминацию переживания полезно ввести представление, согласно которому этот процесс в общем случае подчиняется сразу нескольким из четырех названных детерминант, одна из которых выступает в качестве его конечной цели, или мотива, а другие — в качестве непосредственных или промежуточных целей. Если общую целевую формулу переживания изобразить как отношение непосредственных (и промежуточных) целей к конечной, мы получим довольно большое число комбинаторных возможностей.

Во многих описаниях процессов переживания их главной целью считается достижение непротиворечивости и целостности внутреннего мира, а все остальные цели рассматриваются как промежуточные. По мнению многих авторов, защитные процессы служат именно интеграции Я. Потребность Я в синтезе, гармонии, целостности признается часто самостоятельным мотивом психологической защиты и компенсации в психоанализе [26, 32]. Этой «внутренней необходимости» отвечают также описанные Л. Фестингером процессы снижения когнитивного диссонанса.

«УСПЕШНОСТЬ» ПЕРЕЖИВАНИЯ

Одно из самых глобальных различений, которое проводится при анализе процессов переживания, носит выраженный оценочный характер и делит их на «удачные» и «неудачные».
Исследователи, для которых центральными категориями являются «совладение» или «компенсаторика», для обозначения «неудачных» процессов обычно привлекают понятия «защиты», оставляя за вторым видом — «удачных» процессов — родовой термин.

Авторы же, рассматривающие понятие психологической защиты как общую для всех процессов переживания категорию, либо говорят об «успешных» и «неуспешных» защитах, либо настаивают на необходимости расширения традиционного понятия защиты, кажущегося им связанным только с «неудачными», негативными или патологическими процессами, так чтобы оно включило в себя и процессы более эффективные, положительные, здоровые, либо, наконец, предлагают объединить «удачные» защиты под заголовком сублимации.

Наиболее оптимальной следует признать позицию тех исследователей, которые «обвиняют» защитные процессы не столько за содержание их целей, сколько за их ограниченность, за то, что они, образно говоря, хотят слишком малого, готовы платить за это слишком дорого и неразборчивы в средствах.

Каковы эти цели, мы уже знаем — защитные процессы стремятся избавить индивида от рассогласованности побуждений и амбивалентности чувств, предохранить его от осознания нежелательных или болезненных содержаний и, главное, устранить тревогу и напряженность. Однако средства достижения этих целей, т. е. сами защитные механизмы, представлены ригидными, автоматическими, вынужденными, непроизвольными и неосознаваемыми процессами, действующими нереалистически, без учета целостной ситуации и долговременной перспективы. Неудивительно, что цели психологической защиты если и достигаются, то ценой объективной дезинтеграции поведения, ценой уступок, регрессии, самообмана или даже невроза.

Словом, по формулировке Т. Кребера, самое большое, на что может рассчитывать человек, «обладающий даже адекватными защитными механизмами, но не имеющий ничего сверх того, - это избежать госпитализации...» [36, р. 184].

Этот результативный максимум защиты одновременно является минимумом того, на что способно «удачное» переживание. Расположенные на верхнем полюсе шкалы «удачности» высшие человеческие переживания, ведущие к развитию, самоактуализации и совершенствованию личности, в психологии анализируются крайне редко.

У ряда исследователей мы находим отдельные намеки на то, что высшие человеческие переживания осуществляются не в плоскости адаптации, а в контексте освоения культурных ценностей [2, 6], что они являются творческими по характеру осуществления [8], а по своим результатам ведут к «расширению границ индивидуального сознания до всеобщего» [12, с. 569; 13], однако в целом эти процессы - почти не раскрытая страница научной психологии.

Литература

1. Вилюнас В. К. К теоретической постановке проблемы стресса // Материалы Вильнюсской конференции психологов Прибалтики. Вильнюс, 1972, с. 227-228.
2. Гасанов М. К. Внутриличностный конфликт и психологическая защита. М., 1980. (Курс, работа на ф-те психологии МГУ.)
3. Джемс В. Многообразие религиозного опыта. М.: Русская мысль, 1910.
4. Лазарус Р. Теория стресса и психофизиологические исследования // Эмоциональный стресс. М., 1970, с. 178— 209.
5. Левитов Н. Д. Фрустрация как один из видов психических состояний // Вопр. психологии, 1967, № 6, с. 118-129.
6. Мамардашвили М. К. Обязательность формы // Вопр. философии, 1976, №12, с. 134-137.
7. Наенко Н. И., Овчинникова О. В. О различении состояний психической напряженности // Психологические исследования. М., 1970, вып. 2, с. 40-46.
8. Савенко Ю. С. Проблема психологических компенсаторных механизмов и их типология // Проблемы клиники и патогенеза психических заболеваний. М., 1974, с. 95—112.
9. Селье Г. Очерки об адаптационном синдроме. М.: Медицина. 1960.
10. Селье Г. Стресс без дистресса. М.: Прогресс, 1979.
11. Трусов В. П. Социально-психологические исследования когнитивных процессов. Л.: Изд-во ЛГУ, 1980.
12. Флоренская Т. А. Катарсис как осознание // Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Тбилиси, 1978, т. 2, с. 562-570.
13. Флоренская Т. А. Проблема психологии катарсиса как преобразования личности // Психологические механизмы регуляции социального поведения. М., 1979, с. 151 — 174.
14. Фресс П. Эмоции // Экспериментальная психология / Под ред. П. Фресса и Ж. Пиаже. М., 1975, вып. V, гл. XVI, с. 111-195.
15. Фресс П., Пиаже Ж. (ред.). Экспериментальная психология. М.: Прогресс, 1975, вып. V.
16. Эмоциональный стресс / Под ред. Л. Леви. Л.: Медицина, 1970.
17. Эмоциональный стресс в условиях нормы и патологии человека // Ю. М. Губачев, Б. В. Иовлев, В. Д. Карвасарский и др. Л.: Медицина, 1976.
18. Averill J. P. Personal control over aversive stimuli and its relationship to stress // Psychological bulletin, 1973, v. 80, № 4, p. 286—303.
19. Barker R. G., Dembo Т., Levin K. Frustration and aggression: an experiment with young children // Studies in topological and vector psychology, v. 11, Univ. Iowa Stud. Child Welfare, 1941, 18, № 1 (386), p. 1-314.
19. Caplan G. Emotional crises // The encyclopedia of mental health. N.Y., 1963, v. 2, p. 521-532.
20. Child A. R., Waterhous I. K. Frustration and the quality of performance: 1. A critique of the Barker, Dembo and Lewin experiment // Psychological review, 1952, v. 59, № 5, p. 351-362.
21. Conflict, decision and dissonance / Ed. by L. Festinger. Standford: Standford univ. press, 1967.
22. Dembo T. Der arger als dynamisches problem // Psychol. Forsch., 1931, bd. 15.
23. Encyclopedia of psychology / Ed. by H. I. Eysenck, W. Arnold, R. Meili. L.: Fontana-Collins, 1975, v. 1-2.
24. Festinger L. A theory of cognitive dissonance // Evanston: Row, Peterson & C, 1957.
25. Freud A. The ego and the mechanisms of defence // L.: Hogarth press, 1948.
26. Freud S. The neuro-psychoses of defence // The standard edition of the complete psychological works of Sigmund Freud. L.: Hogarth press and the Institute of Psychoanalysis, 1962, v. III, p. 45—61.
27. Fromm E. The heart of man. N. Y.: Harper & Row, 1971.
28. Goldstein K. The organism. N.Y.: American book, 1939.
29. Hamburg D. A., Adams J. E. A perspective of coping behavior // Archives of general psychiatry, 1967, v. 17, p. 277—284.
30. Hilgard E. R., Atkinson R.. C. Introduction to psychology. N. Y.; Chicago: Harcourt, Brace & World, 1967.
31. Homey K. Our inner conflicts. A constructive theory of neurosis. N. Y.: Norton, 1966.
32. Jacobson G. F. Programs and techniques of crisis intervention // American handbook of psychiatry / Ed. by S. Arieti. N. Y., 1974, p. 810-825.
33. Janis I. L., Mahl G. F., Kagan J., Holt R. R. Personality. Dynamic, development, and assesment. N. Y.: Harcourt, Brace & World, 1969.
35. Kisker G. W. The disorganized personality. N. Y.: McGrow Hill, 1972.
36. Kroeber Th. C. The coping functions of the ego mechanisms // The study of lives. N.Y., 1963, p. 178-198.
37. Lasarus R. S. A laboratory approach to the dynamic of psychological stress // Contemporary research in personality / Ed. by L. G. Sarason. Princeton, 1969, p. 94—105
38. Lewin K. The dynamic theory of personality. N. Y.: McGraw Hill, 1935.
39. Maker B. A. Principles of psychopathology. N. Y.: McGraw Hill. 1966.
40. Maier N. R. B. Frustration: the study of behavior without a goal. N.Y.: McGraw Hill, 1949.
41. Maier N. R. B. Frustration theory: restatement and extension // Psychological review, 1956, vol. 63, № 6, p. 370—388.
42. Maslow A. H. Motivation and personality. N. Y.: Harper & Brothers, 1954.
43. Miller D. R., Swanson G. E. Inner conflict and defense. N. Y.: Henry, Holt & C°. 1960.
44. Moos R. H., Tsu V. D. The crisis of physical illness: an overview // Coping with physical illness. N. Y., 1977.
45. SamoffA. Personality. Dynamic and development. N. Y.: Wiley & Sons, 1962.
46. Sells S. B. On the nature of stress // Social and psychological factors in stress. N.Y., 1970, p. 134-139.
47. Selye H. Stress, cancer and the mind // Cancer, stress, and death. N. Y.;L, 1979, p. 11-19.
48. Spitz R. A. Some early prototypes of ego defenses // Journal of American Psychoanalytic association, 1961, v. 9, p. 626—651.