П.Я. Гальперин. К проблеме биологического в психическом развитии человека: Psychology OnLine.Net

П.Я. Гальперин. К проблеме биологического в психическом развитии человека

П.Я. Гальперин. К проблеме биологического в психическом развитии человека
Добавлено
18.06.2009 (Правка )

Подобно двуликому Янусу, вопрос о роли биологического в развитии человека имеет двалица: одно обращено к внутренним процессам организма, другое — к его жизни во внешней среде.

Что касается внутриорганической жизни, то, вероятно, никто не возражал бы иметь глаз орла, желудок кашалота, сердце ворона (если только он и вправду живет «триста лет») и т. п. Хотя в наследство от животных мы получаем и кое-какие досадные пережитки (вроде аппендикса), но об этом мы не станем сокрушаться, а в деловом плане подумаем о том, как с ними справиться, когда они «выходят из повиновения» и начинают нам мешать.

Что касайтся жизни во внешней среде, то и здесь все процессы четко делятся на две качественно разные области. Одну составляют физиологические отношения со средой: процессы газо- водо- и теплообмена, осмотического давления и т. п. Нам приходится серьезно заботиться о сохранении этих жизненных условий, но это задача, так сказать, производственно-техническая, а не моральная.

Вторую область составляют те отношения человека к другим людям, которые регулируются моральными нормами общества. Здесь вопрос о роли биологического в психическом развитии человека начинает беспокоить нас тем, не приносит ли наследственность из его зоологического прошлого чего-нибудь такого, что идет вразрез с его общественной природой. Теоретически это выражается двумя вопросами: о наследственных способностях или задатках способностей (а с ними и биологически обусловленного неравенства людей, создающего общественные преимущества одних перед другими) и о наследственных., влечениях — инстинктах, которые в условиях общественной жизни означали бы природные, анатомо-физиоло-гически предопределённые влечения к добру и злу. В дальнейшем мы остановимся только на втором вопросе.

Мы постоянно слышим и читаем, и притом у самых уважаемых авторов, о разных инстинктах у человека; правда, большей частью в довольно «свободном» изложении, но иногда и в прямом смысле. Такое будто бы «естественно-научное» объяснение человеческого поведения противоречит его действительно-научному общественно-историческому пониманию, учению о нравственности и ответственности человека. Признание инстинктов у человека с необходимостью ведет к заключению, что основные движущие силы поведения у человека и животных одинаковы и культура общества составляет лишь окольный, разрешенный обществом путь для удовлетворения тех же животных инстинктов (как и утверждал Фрейд). Тогда осуждение и наказание относились бы лишь к нарушению установленного способа или неловкости в удовлетворении инстинктов, а не к самим мотивам поведения.

Но животных не привлекают к суду и не оправдывают или осуждают. Их убивают, если иначе не могут с ними справиться. К суду привлекают не собаку, покусавшую ребенка, а недосмотревшего за нею хозяина. За свое поведение животное не отвечает, а человек отвечает. Когда устанавливают меру виновности человека и наказание, то прежде всего исходят из положения, что в нормальном состоянии он отвечает за свои поступки, а затем учитывают вред, нанесенный обществу, и мотивы поведения. Если бы поведение человека диктовалось инстинктами так же, как у животных, то общество может быть и сохранило бы право устрашения за проступки, но потеряло бы право их морального осуждения; в этом случае и одобрение полезного для общества поведения означало бы не более, чем физиологическое подкрепление полезных инстинктов (которые другой раз могли бы сработать и в дурном направлении). Словом, если бы награда и наказание имели в виду только подавление дурных и укрепление хороших инстинктов, то на всю систему нравственности и законодательства пришлось бы смотреть как на своего рода дрессировочные мероприятия, практически полезные, но лишенные нравственного значения. Однако такое натуралистическое отрицание морали несет в себе формальное противоречие — оно, развенчивая человека, использует тот самый критерий, критерий морали, существование которой отрицается.

Поэтому вопрос совсем не в том, какие инстинкты полезны, а какие вредны, — вопрос в том, совместимы ли инстинкты с общественной организацией жизни людей, с общественной природой человека, с нравственной оценкой поведения и ответственностью за поступки. И суть дела заключается в том, что они несовместимы. Это решающее обстоятельство, и чтобы ясно и отчетливо представить его, нужно рассмотреть, что такое инстинкт, т. е. те общие черты поведения, с одной стороны, и производящего его механизма — с другой, которые сообщают им обоим инстинктивный характер. Получается так, что моральные нормы служат только для оценки, но действенной силы не имеют. Однако оценка производится не только ретроспективно, но и проспективно, не только после, но и до поступка. Такая моральная оценка намечаемого поступка означает задержку импульсивного действия не операционной, а мо-тивационной инстанцией и, следовательно, возможность его запрещения этой инстанцией — возможность, за неиспользование которой человек и несет ответственность.

Часто — и особенно часто, когда говорят об инстинктах у человека, — «инстинктивное» понимают как неосознанное, автоматизированное, привычное, безотчетное и т. п.; или, с другой стороны, как низменное, порочное, недостойное и т. д. Словом «инстинкт» пользуются как метафорой для усиления и украшения речи; в этом смысле мы рассматривать его не будем. Нас интересует точное значение термина «инстинкт» в применении к тем формам поведения животных, где оно имеет объективное основание и нуждается лишь в адекватном понятийном разъяснении.

Сегодня научное понятие инстинкта у животных переживает глубокий кризис. Этот кризис вызван крушением господствовавшей до сих пор моторной теории инстинкта. Согласно этой теории инстинкт представляет собой цепные двигательные реакции, видовые (и потому стереотипные), наследственные (и потому выполняемые без научения), появляющиеся в результате созревания определенных физиологических механизмов, с одной стороны, и действия определенных безусловных раздражителей — с другой, выполняемые «слепо» (и поэтому целесообразные лишь в определенных, узкоограниченных условиях, к которым эти реакции приспособлены видовым отбором). В итоге многолетних и разнообразных исследований было установлено, что одни из этих критериев инстинктивного поведения не выдерживают строгой проверки, а другие — вообще не могут быть проверены. Об этом подробно и красноречиво рассказывает Я. Дембовский1.

Трудности чисто моторной теории инстинктов — даже у животных! — оказались так велики, что некоторые исследователи (среди них и сам Дембовский) предлагают вообще отказаться от термина «инстинкт».

Конечно, от слова «инстинкт» нетрудно отказаться, но это не может отменить или изменить ту объективную действительность, которая этим словом издавна обозначается, и ту огромную проблематику, которая с этой действительностью связана. Поскольку несостоятельна чисто моторная теория инстинкта, то, очевидно, и отказаться нужно не от инстинкта, а от этого ложного, упрощенного, механистического его понимания.

Если не ограничиваться моторной стороной поведения, то даже исследователи, приходящие в отчаяние от несоответствия моторной теории фактам, вынуждены признать, по меньшей мере, следующие характерные черты всякого инстинктивного поведения. Во-первых, оно всегда связано с какой-нибудь актуальной потребностью организма. Во-вторых, эта потребность сама по себе, т. е. до того, как животное встретится с определенным безусловным раздражителем внешней среды, вызывает только неспецифическое — поисковое, так называемое аппетантное поведение. В-третьих, характерное для данного инстинкта поведение начинается лишь с того момента, когда животное попадает в сферу действия специфического раздражителя и направляется к нему или от него. В-четвертых, характерное специфическое завершение этого поведения, так называемая «завершающая реакция», обусловлено естественными возможностями удовлетворения данной потребности.

Эти четыре особенности инстинктивного поведения позволяют в общих чертах наметить схему внутреннего механизма инстинктов. Наследственно предопределенное отношение к безусловному раздражителю внешней среды предполагает в центральном механизме инстинктивного поведения особую инстанцию — инстанцию специфической чувствительности к этому раздражителю. А такая наследственно закрепленная, избирательная чувствительность к определенному раздражителю предполагает, далее, что носитель этого раздражителя составляет для организма нечто безусловно важное. Поэтому его действие должно связываться в организме с определенным положительным или отрицательным отношением к носителям безусловного раздражителя и это отношение должно получать отражение в поведении (и в «переживании», если сама потребность субъективно испытывается).

Иначе говоря, инстанция специфической чувствительности не может оставаться «чисто познавательной», так сказать, созерцательной, она должна связываться с инстанцией специфического отношения к объекту-раздражителю и составлять с нею единое образование; для краткости мы будем называть его «инстанцией специфического отношения» (к определенным объектам внешней среды).

Для того, чтобы эта инстанция работала целесообразно, она должна находиться в такой же наследственно закрепленной связи сдругой инстанцией, в которой получает отражение актуальная жизненная потребность. Актуализация этой потребности будет приводить в активное состояние инстанцию специфического отношения и прежде всего ту ее часть, которая обеспечивает специфическую чувствительность; в силу этого безусловный раздражитель среды начнет оказывать свое действие на поведение лишь тогда, когда это отвечает актуальной потребности организма.

Именно связь потребности с инстанцией специфического отношения ориентирует поведение животного на определенные объекты внешней среды. Что же касается реализации этого отношения, то для него животное использует те двигательные ресурсы и те возможности их индивидуального приспособления, которыми оно располагает ко времени проявления данной потребности.

Таким образом, моторная сторона инстинктивного поведения может быть самой разнообразной, но в его центральном механизме всегда-необходимо участвуют три звена:

1) инстанция органической потребности;
2) инстанция специфического отношения к определенным объектам (носителям безусловного раздражителя);
3) инстанция эффекторной, в частности, двигательной части поведения.

Роль и функция этих компонентов в характеристике инстинктивного поведения далеко не одинаковы. Органическая потребность составляет первый и основной источник активности животного, однако не она придает поведению его специфически инстинктивный характер. ПотрЪ6*ност£"в питательных веществах и побуждение к их добыванию у человека и у многих животных в основном очень сходны, — а пищевое поведение у разных животных и, тем более, у них и у человека существенно разное, причем у всех животных оно инстинктивное, а у человека — не инстинктивное.

Эффекторная, исполнительная часть поведения может быть и врожденной и приобретенной, отчасти врожденной и отчасти приобретенной (особенно, если данный инстинкт проявляется у животного в зрелом возрасте); поведение может быть и стереотипным, и вариабильным, и «слепым» (по отношению к условиям действия) и выполняться с учетом объективных отношений между ними и даже как «разумное решение задач». Но всегда и независимо от этих различий поведение животных сохраняет неизгладимую печать инстинктивности — наследственного предопределения его конечного результата. Печать эту накладывает то, и только то обстоятельство, что поведение императивно диктуется животному взаимодействием инстанции специфического отношения и безусловного раздражителя — предустановленным отношением животного к определенным объектам внешней среды. Именно это среднее звено центрального механизма придает поведению животных его специфически инстинктивный характер, а именно:

1) его прямую и непосредственную зависимость от природных сил: возбуждения органической потребности в самом животном и действия безусловного раздражителя из внешней среды;
2) его прямую и непосредственную ограниченность их актуальным взаимодействием.

Это взаимодействие природных сил, так сказать, приговаривает животное к определенному поведению и животное не может действовать иначе, как не может быть чем-нибудь иным, чем оно есть. По отношению к объекту, носителю безусловного раздражителя инстинктивное поведение является вынужденным, и оценивать его с моральной или юридической точки зрения — все равно, что одобрять или порицать равнодействующую механических сил за ее направление. Поэтому в обществе, достаточно культурном, чтобы учитывать это обстоятельство, животные не отвечают за свое поведение. Не отвечает животное и за то, что прекращает свое поведение (может быть, и не вовремя с точки зрения человека) вследствие угасания потребности или прекращения действия безусловного раздражителя. Требовать от животного, чтобы оно «работало» независимо от их прямого взаимодействия — актуальной потребности и безусловного раздражителя — означало бы требовать, чтобы животное поднялось над уровнем природы, в которую оно «с головой» погружено.

Поэтому неправомерно и оценивать инстинктивное поведение как альтруистическое или эгоистическое. Такая оценка предполагает общественную точку зрения, сопоставление своих и чужих интересов и, лишь в результате его, предпочтение тех или других. У животных такого сопоставления нет, они действуют лишь под давлением непосредственно испытываемого ими взаимодействия потребности и внешнего раздражения, независимо от того, кому на пользу идут результаты поведения. Курица, самоотверженно защищающая цыплят от ворона или ястреба, вовсе не жертвует своими интересами ради интересов птенцов, а только подчиняется действию безусловного раздражителя, вызывающего безусловную защитную реакцию. Если исключить этот безусловный раздражитель, как это и было сделано в известном опыте Икскюлля (закрывшего цыпленка стеклянным колпаком не пропускавшим звуков), то курица, видя его отчаянные попытки выбраться из прозрачной западни, оставалась равнодушной и не делала попыток помочь ему2. Животное реагирует не на чужую беду, а на тот раздражитель, действие которого испытывает само. Вот если бы в аналогичном положении оказался человек, с его воспитанными обществом мотивами, тогда его борьбу за другого, да еще с опасностью для себя, действительно, следовало бы оценивать как альтруистическое поведение.

Оценка поведения как альтруистического или эгоистического ведется не по его результатам самим по себе, но прежде всего по его моральным основаниям, и предполагает «право выбора» между ними. У животных этого «права» нет и по отношению к ним такая оценка представляет собой типичный антропоморфизм. А ребенок уже очень рано приобретает возможность такого выбора, сначала в узкой, а потом во все более расширяющейся сфере отношений с другими людьми. И лишь когда эта возможность распространяется на сферу основных человеческих отношений, он получает права гражданства и ответственности, которые означают, что за ним признается свобода выбора своего поведения; свобода от той жестокой необходимости, в которую всегда и намертво заключено инстинктивное поведение.

Если оценка инстинктивного поведения как альтруистического или эгоистического представляет собой наивный антропоморфизм, то сведение поведения человека к дурным или хорошим инстинктам есть частный случай натуралистического, биологизаторского объяснения общественных явлений «природными свойствами» человеческого организма. Жизнь в человеческом обществе требует от каждого его сочлена учитывать не только природные свойства вещей и людей, но в первую очередь их общественную оценку и общественные способы и формы поведения. Столь характерное для животного, испытывающего потребность, прямое, инстинктивное отношение к предметам внешней среды, включая и сочленов своей группы, несовместимо с отношением человека к объектам своих потребностей, поскольку это отношение опосредствовано общественными условиями. И в той мере, в какой происходило очеловечивание животных предков человека, их инстинктивные отношения к внешней среде и друг к другу должны были активно затормаживаться. Так как переход к совместной деятельности по добыванию средств существования и защиты от врагов — деятельности, основанной на общественных, а не биологических отношениях,— становился главным условием выживания и продолжения рода, то успешно выдержать давление естественного отбора мокли лишь те предки человека, у которых это торможение удавалось все лучше и у которых в конце концов оно привело к отмиранию инстинктов.

Нужно думать поэтому, что изменение организма в процессе антропогенеза состояло не только в приобретении новых свойств, но и в отмирании тех животных свойств, которые мешали образованию новых, собственно человеческих отношений. Естественно, это касалось больше всего тех органов и систем тела, деятельность которых непосредственно обеспечивала поведение. Поэтому одним из важнейших результатов антропогенеза было исключение из центрального механизма поведения того звена, которое придавало поведению биологически предопределенный, инстинктивный характер. Это изменение последовательно распространялось на те сферы жизни" «становящихся людей», которые развивающееся обдцество брало на свое обеспечение и вместе с тем под свой контроль.

Представляя себе центральный механизм инстинктивного поведения так, как это описано выше, мы можем в общих чертах наметить и общий ход этого систематического торможения инстинктов. В период становления общества у подрастающего поколения с самого начала воспитывалось определенное отношение к определенным объектам внешней среды. Когда потребности в них приходили в актуальное состояние, эти объекты начинали вызывать инстинктивные реакции, которые, однако, категорически запрещались и беспощадно карались. В результате этого объекты-возбудители становились сильнейшими тормозами той инстанции, на которую первоначально они действовали как безусловные раздражители, — инстанции специфической чувствительности. Ее систематическое торможение, с одной стороны, и систематическое удовлетворение стоящей за нею потребности в ином, общественно установленном порядке — с другой, вело к глубокому угнетению этой инстанции. И так как на протяжении антропогенеза еще действовали законы биологического отбора, то успешней выживали те индивиды и те группы, у которых наследственная передача инстанции специфической чувствительности происходила все слабей, ее торможение удавалось все лучше, а новые формы неинстинктивной кооперации (и построенные на ней различные вторичные отношения) складывались все более легко и успешно. Однако этого — сначала торможения и ослабления и в конце концов отмирания инстанции специфической чувствительности — было достаточно для освобождения от инстинктов и утверждения нового, общественно-исторического образа жизни.

После исключения инстанции специфической чувствительности из центрального механизма поведения, органические потребности освободились от ее неотвратимого ориентирующего влияния. Побуждения к действию, потребности уже не предопределяли ни объектов, которые бы их удовлетворяли, ни способов их добывания, ни способов удовлетворения. Еще менее определяли все это эффекторные, в частности, двигательные реакции, которые освобождались от безусловных раздражителей и теперь использовались или не использовались в зависимости оттого, насколько они отвечали предписанным общественным образцам.

Процесс антропогенеза не мог закончиться ранее, чем были полностью устранены из всей сферы общественно регулируемой жизни становящихся людей инстинктивные отношения с внешней средой и между членами группы. Есть много оснований полагать, что именно мощное развитие общественных отношений (на переходе от среднего к верхнему палеолиту) обусловило так называемый «второй скачок» в процессе антропогенеза; «скачок» в том смысле, что за сравнительно короткое время (всего несколько десятитысячелетий — по сравнению с многими сотнями тысяч, а может быть и полутора миллионами лет предыдущего развития), при относительно небольшом изменении орудий труда (от позднего Мустье до Ориньяка) произошли обширные и глубокие изменения в организации общества и вместе с тем в физическом облике древних людей. Именно к этому времени относится значительное развитие культуры (искусства, магических верований, культовых обрядов) и окончательное становление физического типа современного, так называемого кроманьонского человека.

Таким образом, одной из важнейших особенностей современного человека — именно как особого биологического вида — является отсутствие инстинктов, т. е. наследственно, в самом строении организма закрепленного . отношения к определенным объектам внешней среды. Основные органические потребности, конечно, остаются, но освобожденные от специфической чувствительности к определенным объектам, они уже не составляют ни остатков, ни частиц инстинктов. Это не биологические, а органические потребности, лишенные существенных свойств инстинктов и обладающие другими основными свойствами, подобно тому как водород и кислород, полученные от разложения воды, уже не составляют ни остатков воды, ни ее частей и обладают совсем другими свойствами.

Чтобы терминологически закрепить это важное различие, целесообразно называть биологическим то, что в силу определенного строения организма предопределяет тип жизни во внешней среде, а органическим — то, что обусловлено строением организма, но характер жизни во внешней среде не предопределяет. Поэтому: органические потребности, наследственно связанные с механизмом специфического отношения к внешней среде и этим предопределяющие определенный тип жизни, являются биологическими потребностями в собственном и точном смысле слова; а те же самые органические потребности, не связанные с механизмом специфического отношения к внешней среде и поэтому не предопределяющие, тип жизни, биологическими в этом смысле уже не являются. Они суть то и лишь то, что они есть, — потребности организма, органические, но не биологические потребности.

Биологические потребности, предопределяя тип поведения в среде внутренним строением организма, безусловно исключают общественный тип жизни, не совместимы с ним. А органические потребности тип внешней жизни не предопределяют и совместимы с любым типом жизни, если только он обеспечивает удовлетворение этих потребностей. Органические потребности «в чистом виде» у человека те же, что и у животных, но у животных они структурно, накрепко спаяны с инстанцией специфического отношения к внешней среде, а у человека такой наследственной инстанции уже нет; у животных они предопределяют поведение, а у человека не предопределяют; у животных они биологические, а у человека — только органические. У человека нет биологических потребностей — нет инстинктов.

Когда говорят, что у человека есть биологические потребности и основные инстинкты, то это результат неразличения биологического и органического. Сходство самих потребностей бросается в глаза, а внутренняя структура их центрального механизма, наличие или отсутствие в нем наследственной инстанции специфической чувствительности остаются скрытыми. Неразличение биологического и органического есть главное препятствие в решении вопроса об инстинктах у человека, главная причина многократных и безрезультатных возвращений к этой теме. Ошибочно само ее название: «Биологическое и социальное в развитии человека», как бы заранее признающее наличие биологического фактора в структуре и развитии человеческой психики. У человека нет «биологического» (в том смысле, в каком оно есть и характерно для животных). Очевидно, нужно изменить и постановку вопроса: не «биологическое и социальное», а «органическое и социальное» в развитии человека. «Органическое» — уже не содержит указания на «животное в человеке», не затрагивает проблем нравственности и ответственности. «Органическое» указывает лишь на анатомо-физиологические возможности и роль физического развития в общем развитии человека, — роль совершенно бесспорную, очень важную, подчас — решающую, но неспецифическую и относительную.

Она неспецифична, потому что свойства организма - намечают лишь границы физических возможностей человека, но в этих границах могут использоваться по-разному и на их основе могут воспитываться существенно разные формы поведения. Она относительна культуре и технике общества и в ситуациях, где свойства организма недостаточны, они — в принципе — компенсируются техническими средствами, которые общество может предоставить своим членам. Слепо-глухо-немые дети без специального обучения остаются в психическом отношении глубокими инвалидами, — а при специальном обучении достигают нормального развития и даже получают ученые степени; современные технические средства передачи прямой, образной и «взаимной» (между членами группы) информации позволяют сделать такое обучение массовым и, таким образом, приблизить его к нормальному школьному обучению.

Один и тот же физический дефект или физическое преимущество могут по-разному отразиться на развитии и даже судьбе ребенка — в зависимости от того, как они будут учтены, использованы или преодолены в обучении, а главное — какое отношение будет сформировано или «само сформируется» у ребенка к этому дефекту или преимуществу. Физическая сила, быстрота и прочность образования условных связей, красота внешнего облика — качества сами по себе положительные, — могут обернуться обстоятельствами, которые изуродуют человеческую жизнь. Конечно, нужно родиться нормальной особью биологического вида homo sapiens, чтобы получить возможность стать человеком. Но это — только возможность. Фактически она реализуется в зависимости от того, как будет усвоена культура общества — в каком виде и качестве эта культура будет преобразована в содержание и структуру психической деятельности данного человека.

В отличие от «биологического», которого у человека нет, «органическое» (свойства организма и его физическое развитие) составляет не фактор, a conditio sine qua non (непременное условие, но не причину) развития человека как члена общества. Но в том-то и дело, что только в обществе и как член общества ребенок становится человеком.




  1. Я. Дембовский. Психология животных. М., 1959.
  2. Цит. по кн.: А. Н. Леонтьев. Проблемы развития психики. М., 1965. С. 259.




Описание [П.Я. Гальперин. Введение в психологию. М., 2000. Впервые опубликована в кн.: Соотношение биологического и социального в человеке. М., 1975]
Рейтинг
1/5 на основе 1 голосов. Медианный рейтинг 1.
Просмотры 7874 просмотров. В среднем 7874 просмотров в день.
Похожие статьи